Как распознать Нарцисса. Умение выявлять нарциссических мужчин, которые портят вам жизнь, и как не воспитать нарцисса

В целом он испытывал лишь презрение к своим братьям и сестрам. Что касается сверстников, он по большей части оставался одиночкой. Когда он общался с ними, он старался угодить им, но никогда не чувствовал, что его действительно любят и принимают. Чувство безысходного одиночества и печали усиливало его нарциссизм, по мере того как он прятался в грандиозные фантазии о своей уникальной особенности. Его настроение резко колебалось между ощущением своей грандиозности и неуверенностью в себе. Когда он находился в центре внимания, он чувствовал себя прекрасно, и, наоборот, когда его игнорировали, он чувствовал себя подавленным. Поскольку мать принижала отца, пусть и едва заметными намеками, и создавала иллюзию, что Карвер – ее любимчик, это послужило соблазном для него, подтолкнувшим к чувству собственной привилегированности. Это мешало ему отождествлять себя с властным авторитарным отцом и размывало границы между поколениями.

Хотя Карвер искренне верил, что мать предпочитает его братьям и сестрам, его самоощущение (построенное на этой фантазии) было очень хрупким. Его неуверенность в себе, ощущение собственной непривлекательности и потребность в постоянном восхищении говорили о том, что он никогда не был уверен, что им действительно восхищаются; он считал, что его ценили не за то, каким он был на самом деле, несмотря на все внимание матери. Его самовосприятие выражалось в том, что он был не самим собой, а тем, кем хотела видеть его мать (то есть ее гениальным, хоть и неконтролируемым сыном). Это вполне могло привести к парадоксальному ощущению собственного всемогущества и в то же время беспомощности.

Кроме того, доминирование ее восприятия Карвера вызвало у него нереалистичное ощущение собственной исключительности и, вероятно, повлияло на его ценности и самоощущение. Более того, отождествление отца с сыном и проекция его собственной уникальности на сына, должно быть, усилили ощущение грандиозности Карвера. Поскольку оба родителя переоценивали его достижения, он переживал, что его любят не за то, кто он есть, и что он не может контролировать свое окружение.

Эти вторжения родительских потребностей мешали постепенному отказу от своего естественного всемогущества. Родители не предлагали соответствующие возрасту фрустрации и удовлетворения нужд, а вместо этого навязывали Карверу те или иные стороны своего собственного «я», надеясь на удовлетворение собственных бессознательных потребностей. Это не позволило Карверу постепенно развить самоощущение, которое в конечном итоге привело бы к становлению более автономного «я». Поразительная непоследовательность его самоощущения, одновременно всемогущего и беспомощного, характерна для нарциссического расстройства.

Однако, в отличие от полноценных нарциссов, Карвер мог испытывать кратковременную эмпатию по отношению к другим, продолжая при этом манипулировать ими и не умея строить здоровые отношения. Ни его родители, ни я не могли бы с уверенностью сказать, когда он испытывает подлинное раскаяние. Часто казалось, что он притворяется. Он открыто признался мне, что лгал своим родителям, поэтому у меня не было причины верить, что он не станет врать мне.

Изначально его активное участие в наших терапевтических отношениях обнадежило меня. Он редко проявлял безразличие ко мне, если пропускал сессию, зная, что я ждала его. Например, он очень извинялся за то, что однажды проспал сессию. Он казался искренним в своем желании не причинять мне боль или неудобство, но я не могла понять, манипулирует ли он таким образом, чтобы не потерять мою благосклонность. Было неясно, воспринимает ли он меня как отдельную личность или только как продолжение своих собственных желаний и потребностей. Только когда я постепенно приняла его периодические агрессивные прогулы (хотя он отрицал какую-либо агрессию по отношению ко мне), он смог смириться с мыслью, что я отдельная, самостоятельная личность, существующая вне его нарциссической орбиты. Мне нужно было формулировать свои комментарии таким образом, чтобы признать его потребность делать то, что он хочет, не обращая внимания на других, и в то же время предположить, что ему не все равно, что я чувствую. Каждый раз, когда он пропускал сессию (особенно после моих отпусков), мы обсуждали мою обособленность и жизнь вне сессий. Помогая ему понять, что это нормально, я создала атмосферу, где его ценность признавалась и никто не ограничивал его способность влиять на ход лечения. Я стремилась дать ему понять, что внешнее поведение иногда передает то, что не могут выразить мысли и чувства. Я пыталась показать ему, что уважаю его желания, которые иногда походили на просьбу изменить поведение его родителей относительно него, и при этом предлагала ему возможность проанализировать его потаенные переживания. Так я хотела показать ему, что я не версия его родителей, а другой, уникальный человек в контексте терапевтической помощи, которую я могу ему оказать, и что он может положиться на меня – но не может меня контролировать.