Как слышно

– Вообще, мне показалось, что их альбом первый… – Пытаясь объяснить, что имеет в виду, Глеб рыскал глазами в поисках подсказки, но взгляд упирался то в толпу, то в дорожную яму. – Как такой карьер… песчаный и глубокий. Похожее бывает от некоторых треков «Бульвара». Пока слушаешь, ты вроде карабкаешься из карьера, с трудом карабкаешься, тонешь в песке, но поднимаешься наверх. Или как будто в яме разгребаешь дерьмо лопатой. Но разгребаешь. Не закапываешься в нем.

Аня посмотрела на Глеба, будто последнюю фразу сказал не он, а какая-то деталь его одежды или, допустим, нос.

– Да ты прям чувствуешь. Мое уважение. – Губы сжались в полуулыбке. – Нет, я серьезно.

Концерт был ужасен. Небритый мужик мотался по сцене пельменем, будто не знал, куда положить микрофон. Он орал не в ритм, причем орал всякую лирику, то про расставание, то про какую-то «золотую крошку». «Главное, самому не наговорить ничего такого», – стыдился Глеб, как если бы группа выступала от его имени. И хотя гитаристы с барабанщиком играли сносно, а соседи-скейтеры умудрялись даже дрыгаться под нехитрые запилы, после третьего трека Глеб наклонился к Аниному уху и сказал: «Если хочешь, уйдем». Она согласно кивнула.

– Шум реально, а не музыка, – заметила Аня по дороге. – Правда, иногда шум бывает искусством. Типа там нойз, например.

– Не. – Среди многоцветья бутиков Глеб ощутил странную уверенность; о жанре нойза он только слышал от Нади, и в целом слово ассоциировалось у него с олдскульным рэпером. – Я думаю, нойз и есть как раз музыка. Просто музыка, которую слепили из шума, переделав его в мелодии. А сам по себе шум – противоположность музыки. Он всегда нелогичный и тупой. Головная боль.

– От нойза, – Аня недоверчиво прищурилась, – башка может болеть, что дай боги. Там скрежет и свист.

– Но ты ждешь это. И звуки упорядочены уже конкретно тем, что их запихнули в трек. А шум – незваный гость.

Аня остановилась. Они снова проходили студию с розовым логотипом.

– Вот, – указал Глеб в сторону офиса телеканала, – и всю политику я игнорю, потому что их споры вечные для меня как шум.

Он резко замолчал, испугался, что тирада получилась чересчур лихая. Но Аня ответила скорее сочувственно:

– Я бы поделилась кое-чем по этому поводу. Только давай решим сначала, куда пойдем. Ты ведь хотел поке?

Глеб обратил внимание, что Аня кутается в косуху. Ближе к ночи заметно похолодало, а поке бы пришлось жевать на улице.

– Наверное, погода не для поке. А ты бы куда хотела?

Аня вздрогнула, будто не желала отвечать:

– В киэфси. Тут есть рядом?

– Прямо через дорогу. Может, застегнешься?

– Нет. Мне нормально.

– Могу вообще дать пальто.

– А сам в чем останешься?

Курицу в панировке Глеб на деле терпеть не мог. Зато идти туда действительно было близко, и уже через пять минут капиталистическая версия Троцкого приветствовала ехидной улыбкой. По пути Глеб ломал голову, уместно ли платить за двоих. Мама и отец называли это хорошим тоном, да и Вика, он помнил, убеждала, что раздельный счет на свиданиях – некруто. А вот Надя, несмотря на вечное безденежье, башляла принципиально сама и однажды при Глебе окрестила Володины попытки угостить ее раменом «сраным одолжением». Глеб не жалел денег, но спрашивать Аню напрямую стеснялся, как если бы такой вопрос был официальным заявлением: «Коллега, в данный момент я намерен к вам клеиться. Что скажете?»

– Надо, чтобы кто-то последил за вещами, пока заказываем, – пробормотала Аня, швырнув косуху на диван у единственного свободного столика. О каких вещах идет речь, кроме той же Аниной косухи, которую спокойно можно было бы пока не снимать, Глеб не понял. Но повод избежать неловкостей с оплатой нарисовался отличный, поэтому он согласился:

– Давай сгоняю и возьму, а ты посторожи. Ты что будешь?

– Твистер. Неострый. И чай. Зеленый, если есть.

Небольшое помещение строило из себя американский салун, но среди ковбойского интерьера сплошь и рядом проскальзывала слепящая, фастфудная краснота логотипов и объявлений. Отстояв очередь, Глеб так и не придумал, что взять, кроме такого же стаканчика чая, как у Ани. Колу он, как подобает зожнику, презирал.

«Наверное, странно, что я не ем ничего, а она ест», – мелькнула идея в духе маминых назиданий. И испарилась. Ане было все равно. Она жевала свое подобие шаурмы с неподдельным аппетитом и одновременно трепалась, измазываясь в майонезном соусе, роняя крошки на стол и себе на джинсы. «Вот она и есть мелодия, не шум», – думал Глеб, чувствуя, как что-то требует действовать уже сегодня. Но поцеловать Аню значило прыгнуть с вышки. Прыгнуть в мутную воду, температура которой сродни коту Шредингера – одновременно и теплая, и обжигающе ледяная, словом, она неизвестна, пока не прыгнешь.

– Я тоже устаю иногда от споров. – Аня откусила разом чуть ли не четверть ролла. – У нас же сейчас постправда, и мы носимся… не со своими правдами даже, а с идеальными моделями мира из головы.

– Мне кажется, дело вообще в интернете, – сказал Глеб. – Много людей сразу слышно. А у меня и дома раньше…