Как слышно

– Давай хоть позавтракаем нормально, – говорю я.

– Поздно. У них тут очень сытное чесночное тесто, – говорит Глеб.

– Тебе лучше остаться пока у Ани. С твоим знанием языка тебя могут принять в колледж. Потом уговоришь отца переехать, у него мультивиза, и на его сбережения можно снимать квартиру хоть несколько лет.

– Нет. К Ане я не вернусь.

– Если ты вернешься не к Ане, а домой, тебя ждут проблемы.

– Почему?

– Поехали объясню. Раз уж я здесь, хочу выпить чудесный альт и съесть мерзкий колбасный салат. Последний раз я был в Дюсселе семь лет назад, когда проходил стажировку в Кельне…

Мы садимся в машину. Улицы, скользкие гладкие полости, постепенно заполняются другими машинами. Мы едем в старый город, в альтштадт. Глеб спрашивает, но я ему ничего не объясняю. Чувствую, что не нужно. Вместо этого рассказываю про свою стажировку, как работал менеджером в международном сервисе доставки, болтал каждый день с заказчиками на английском по телефону, уставал как черт и вечерами размышлял, что хочу заниматься чем-то другим.

– Заявиться к Ане и сделать вид, что все ок, будет вообще не по-мужски, – говорит Глеб.

– А что значит – по-мужски? – говорю я.

– Это значит не передумывать по сто раз.

– Когда Алекс передумал навязываться пойти с вами, он поступил не по-мужски?

– Нет. Конкретно он как раз очень правильно сделал. Другая ситуация.

– Какая – другая?

– Короче, по-мужски – значит не нуждаться. Не нуждаться в тех, кто не нуждается в тебе.

– То есть мужественность – безразличие? Ну-ну.

– Нет, не безразличие. Независимость.

– А что, женщинам она не свойственна?

– Да чего ты пристал!

Мы выходим из машины. На маленькой площади все тот же красноватый булыжник. Разве что чуть помельче… Или это щели по-черепашьи пухнут между камнями. Того ресторанчика давно нет. А я и не подумал. Сворачиваю за угол, покупаю пиво в киоске. Альт, как всегда, пахнет финиками. Глеб хочет к воде – не насмотрелся, что ли, за ночь? Ладно, идем, садимся на ступеньки. Солнечно и прохладно. Еще по-зимнему одетые люди, в основном парочки, тоже сидят вокруг. Тоже смотрят на воду, все в одну сторону. Никто даже башкой не вертит.

– Я на самом деле думал об этом ночью, – говорит Глеб.

– О чем? Что значит быть мужиком, по-настоящему, а не как в мемах? Мне кажется, нечего об этом и думать, – говорю я.

– Нет, вообще я ночью думал, вернуться ли к Ане. И понял, что мне надо назад в Москву. Точно надо.

– О’кей. Чего я буду тут вмешиваться как бог из машины. В гостиницу тебя подкинуть? На Ке есть хорошая.

– Нет. Лучше сразу в аэропорт. Потуплю там.

– Только учти, что скоро произойдет некоторое дерьмо. Я не знаю пока, чем оно кончится, но вряд ли чем-то хорошим.

Мы садимся в машину. Глеб отрубается, голова откинута к окну, смешно клацает на поворотах его полуоткрытый рот. Дюссельдорф мелькает, напоминает мне цветущий пруд домами-кувшинками. В целом город зеленый, но, если присмотреться, в нем полно пестроты. Поезда скользят водомерками по рельсам. Таксист слушает радио на испанском, какие-то новости, пару раз в бурном обсуждении звучит слово Rusia. Я не знаю испанского, разве что представляю себе перевернутый восклицательный знак рядом с этим словом. Въезжаем в тоннель – накатывает волна темноты. Я достаю наушники, свитые в гнездо, проводные, подходящие только для старых моделей айфона.

– С добрым утром, приехали, – говорю я.

– Который час? – говорит Глеб.

– Ты никуда не опаздываешь. Тебя проводить?

– Угу, можно.

Мы выходим из машины. Глебу вылетать ровно через сутки. Обратный билет он взял отсюда. Дюссельдорфский аэропорт чуть поменьше и поскромнее бельгийского. Я хочу покурить, идем сначала в специальную зону. Там жуткая вонь и душно. Глеб ловит первым делом вай-фай, нетерпеливо шарится в айфоне. Я прикуриваю. Давно не курил. Сейчас уже все равно, что бросил. Дым абсолютно поганый: забытый, слишком пахучий. Рассматриваю салатовые указатели за стеклом, ищу глазами нужный терминал. От сигареты кружится голова. Глеб зачем-то толкает меня в плечо. Я не понимаю, что происходит. Глеб тычет больно кулаком в мою грудь, кричит, ругается.

– Ты это имел в виду? Сука, и ты думал, что я из-за этого останусь! Серьезно? Ну ты мудак, – говорит Глеб.

– Что? Погоди… Объясни, что случилось. Еще только двенадцатое, – говорю я.

– Что случилось! Ты спрашиваешь! Мой папа в больнице с сердечным приступом! – говорит Глеб.

– Этого я не знал. Не знал, – говорю я.

Белый шум

Вшш-пшш.

Вшш-пшш.

Вшш-пшшшшшш

шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш

– Будешь пирожки? – спрашивает тетя Вита, сестра отца. – Вот, с грибами. Постные.

шшшшшшш

Глеб кукует у нее на кухне. Выставленные в ряд на подоконнике фиалки и фикусы мешают проникнуть внутрь февральскому солнцу, тихо подтапливающему переспелые сугробы в чужом районе. Глебу не нравятся пирожки с грибами. Он только воду глотает, очень много простой воды, постоянно. Последний раз он нормально хавал в аэропорту в Дюссельдорфе. Когда еще казалось почему-то, что ничего страшного не случилось и отца выпишут. Почему?