Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

«Сѣло (вместо  Дѣло )  по иску меъ (!) щанина Сергѣя Мохова». 4/50

Эта строка показывает, что ять для Шолохова – большая проблема даже тогда, когда он сознательно пытается его копировать. Только в первом случае ять скопирован правильно (впрочем, вместо « Дѣло», равнодушный к смыслу оригинала переписчик вывел « Сѣло» ). Уже в двух следующих привычка к новой орфографии и инерция последовательной правки ятя не «е» оказываются выше сил и разумения копииста, а потому первоначально дважды возникает «е», впрочем, в дальнейшем исправленнное.

Пример этот ставит жирный крест на возможном, казалось бы, предположении о том, что Шолохов, учившийся в детстве по старым орфографическим нормам, остался им верен, а потому они непроизвольно выскакивают из-под его руки и спустя девять лет после реформы.

Е ще один ять легко реконструируется из дикого написания « милости Венеценосца » (3/108); Очевидно, что в протографе стояло: « милости В ѣ нценосца ». То есть после начального «в» до легко узнаваемого «ц» в обоих случаях по четыре вертикально поставленных крючка, а потому « ѣн » писец легко принял за « ене » (по логиге: венец – венеценосец). По сути отличие только в нижней петле ера, входящего в диграф ятя.

«…милости Венеценосца». 3/108

«…милости Вѣнценосца». Реконструкция правильной графики

Предвижу возражения, мол у Шолохова написано именно «Венценосца», просто это «ц» такая, похожая на «щ». Однако других подобных написаний в «черновиках» ТД мы не знаем. Шолохов пишет «ц» как «у» (только с короткой петелькой). Уже в первой строке первой страницы «черновиков» 1926 года такую графику мы встречаем дважды:

Я ть ставился в окончаниях дательного и предложного падежей существительных единственного числа . Поэтому   « письмо об ГригориЮ » (3, XVI, 354 и 3/78) – это испорченное « письмо об Григориѣ ».

«…впасть въ Еллинскую вѣру». Фрагмент рукописи Ф. Крюкова «Булавинский бунт». Ять здесь легко принять за «ю».

В  рукописи первой части романа третья строка первого абзаца на с. 13 начинается словом «сенцы» (сени). Буква, стоящая в этом слове на месте «е» – один в один прописная латинская «R». Ниже строкой (и ровно под этим местом) в эпитете «мертвячим» вновь та же графема [8] . Возможны два объяснения: первое – перед нами соединение палочного «i» и строчного кириллического «е». Это механически скопированный «ять», причем в удобном для южнорусских говоров написании (диграф «iе»). В древности ять и звучал как «ие», но в украинском дал «и», а в русском «е». Но второе возможное объяснение более вероятно – переписчик начал копировать ять, но спохватился, и тогда сбоку от мачты прилепилось «е». Однако в любом случае налицо механическое копирование протографа.

В дневнике убитого студента на с. 3/8 вставки вместо « без некоторых » обнаруживаем « без нИкоторых ». Однако «е» не только под ударением [9] , оно еще и графически нисколько не похоже на «и». Все разъяснится, если мы вспомним, что слово «некоторый» писалось через « ѣ».

« без нИкоторых ». 3/8 вставки

Несколько примеров мены ятя на «ы» (и наоборот) обнаружил в рукописи Шолохова Зеев Бал-Селла:

«б е л­ка» вме­с­то «б ы л­ка»;

«мн ы » (!) вме­с­то «мн е »;

«же­н ы » вме­с­то «же­н е » [10]

Полагаю, этих иллюстраций достаточно, чтобы понять, что мы имеем дело со списком с протографа, в котором наличествовал не понятый в ряде случаев переписчиком ять. (А поскольку переписчиком, пусть и подставным, был сам Шолохов, выходит, что писателя Шолохова в природе просто не существовало. )

Перейдем к менее очевидному случаю.

Зеев Бар-Селла предполагает, что Шолохов в одной текстологической ситуации дважды принял за «ы» букву «ѣ» (на письме ять выглядел как « ѣ », то есть как комбинация I+Ъ) и сначала в рассказе «Коловерть», а потом в первом абзаце «Тихого Дона»  появилась « сырая галька » [11] .

В рассказе читаем: «…сплюнул  на сырую, волнами нацелованную гальку».

В беловике романа: «сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки».

В первом издании 1928 года галька «серая». Бар-Селла считает, что такое чтение, видимо, предложенное вешенской машинисткой, восходит к крюковскому протографу.

Однако это, казалось бы, безупречное текстологическое построение можно оспорить: в третьем томе встречается « пахнущая мелом и сыростью омытая галька » (6, LX, 386).