Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

В  письме молодого Листницкого отцу: « Прости за некоторую несвязАность …» (3/63; имеется в виду несвязность изложения). Генерал Листницкий отвечает сыну: «… а об себе  мне нечего писать …» (3/109) и говорит Аксинье « Беж и, скажи Никитичу …» (3/109). Но во всем первом томе романа даже и неграмотные казаки говорят только «беги», «надбеги», «выбеги» (1, IV, 31; 1, XVII, 84; 2, IV, 131; 2, IV, 139, 2, XIII, 181; 3, V, 269; 3, VIII, 295; 3, XXII, 382). Еще из речи старика-генерала: « – ОбскакОвай слева!. . » (2/71). А Листницкий-сын размышляет так: « Завтра о этом , а сейчас спать …» (3/112). И склонят существительные так: « в нашем полкЕ » (4/10); К однополчанам он же обращается с такими словами: «… до сей поры многие больные вопросы между нами остались не вырешенными » (4/78; вместо « неразрешенными »). Это не речь двух родовитых и интеллигентных офицеров, это язык и стиль баек лейб-гвардии атаманца Ивана Авдеича Синилина по прозвищу Брех: « Приезжаю в полночь, весь в грязе, и прямо иду к самому. Меня это разные-подобные князья с графьями не пускать, а я иду. Да... Стучусь. “Дозвольте, ваше инператорское величество, взойтить”. – “А это кто таков?” – спрашивает. “Это я, – говорю, – Иван Авдеич Синилин”. Поднялась там смятенья, – слышу, сам кричит: “Марея Федоровна, Марея Федоровна! Вставай скорей, ставь самовар, Иван Авдеич приехал!” »  (ТД: 2, VII, 153).

Л ожащийся веером поток вечерних лучей « сплетался в вакханальный спектр красок » (3/65); Но сначала было написано « скипетр   красок ».

В издании: «… ночью очухался и пополоз. И пополоз он, по звездам дорогу означая, и напал на раненого нашего офицера » (3, XVI, 356–357). В рукописи: «… и пополез. И полоз он … и напал …» (3/80). Это требует перевода на русский язык: «… ночью очухался и пополз. И полз он, по звездам дорогу узнавая, и наполз на раненого нашего офицера …»

В  рукописи: « набродили  на память слова » (3/81). В издании: « набредали  на память слова » (3, XVII, 358).

« Т ам, где нынче мельчает жизнь, как речка на перекате, мельчает настолько, что видно поганенькую ее россыпь, – завтра идет она полноводная, богатая ...» (3, XVIII, 362). В рукописи « буднюю   поганенькую ее россыпь »   (3/84), но и в это трудно поверить.

К опиист никогда не читал Евангелия: «… под кустом дикого торна » (3/89; то есть терна).

А  вот раненый Григорий приезжает на лечение в Москву, в Снегиревку:

За железной тесьмой ограды маслено блеснула вода пруда, мелькнули перильчатые мостки с привязанной к ним лодкой. Повеяло сыростью.

«Воду, и то в неволю взяли, за железной решеткой, а Дон...» – неясно думал Григорий. Под резиновыми шинами пролетки зашуршали листья.

Около трехэтажного дома извозчик остановился. Поправляя шинель, Григорий соскочил.

– Дайте мне руку. – Сестра нагнулась.

Григорий забрал в ладонь ее мягкую маленькую ручку, помог сойти.

– Пóтом солдатским от вас разит, – тихонько засмеялась прифранченная сестра и, подойдя к подъезду, позвонила.

– Вам бы, сестрица, там побывать, от вас, может, и ишо чем-нибудь завоняло, – с тихой злобой сказал Григорий.

Дверь отворил швейцар.