Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

«Крепкий» – это правда. В своей «Памятной тетради» – дневнике, который Железняков вел с августа 1916 по апрель 1917 года, он описывает, как защитил девушек от какого-то «нахала». «Я спокойно взял его за шиворот и прижал к стене… Поднял его на воздух одной рукой и бросил на мостовую». «Подбежали его товарищи и зашумели», но он и с ними быстро разобрался. Подошел офицер: «Что такое? Почему толпа?» А когда понял, в чем дело, посоветовал всем расходиться. «Ведь он вас перекалечит. Видите, какой верзила».

«Я за год измерил расстояние от Балтийского моря до Черного». Железняковский дневник наполнен надеждами на будущее и одновременно беспокойством за свою судьбу. «Верю, что не пройду по жизни маленьким человечком с маленькими волнениями и тревогой!» Это, с одной стороны. А, с другой: «Что надо мне, беглецу от закона и благодаря обстоятельствам вертящемуся под его мечом, могущим каждую минуту обрушиться и задавить?» В любой момент его могут разоблачить, и потому он планирует побег в Америку, там его не достанут. Железняков собирался через Батум перебраться в Турцию, и оттуда на пароходе – до Нью-Йорка. Готовясь к американским реалиям, читает книги Джека Лондона – об этом тоже в его «Памятной тетради».

«Анатолий был хороший, простой парень. В Москве у него жила старушка мать, были знакомые девушки» (Всеволод Вишневский). Девушки в дневнике занимают важное место, а что вы хотите, парню – чуть за двадцать. Будучи на побывке в Москве, у «старушки-матери», он ходит с девушками в кино.

«Шла знаменитая „Кабирия“ Габриеле д’Анунцио. Постановка шикарная и подбор артистов богатый». Еще одна фильма – «Екатерина Ивановна» по пьесе Леонида Андреева. «Бедная русская женщина, – пишет о героине Железняков. – Она не воспитана в духе товарищества, а как любовница, как содержанка входит в семейную жизнь. Разве это естественно?»

Простой кочегар, как видим, не был чужд веяниям времени, на которые примерно тогда же отреагировал Саша Черный в своей «Песне о поле».

«„Проклятые“ вопросы,
Как дым от папиросы,
Рассеялись во мгле.
Пришла проблема пола,
Румяная фефела,
И ржет навеселе».

Немало строк в дневнике Железнякова посвящено некой Валентине, написавшей ему, что за ней ухаживает богатый 45-летний мужчина, дарит розы и «катает на авто по шоссе». Но в ревности сам себе не признается: «мне больно из-за того, что девушка становится добычей такого развратника».

Откуда у простого парня умение грамотно излагать свои мысли? Думаю, не надо недооценивать школу того времени, пусть даже первых ступеней. Всем, кто учился, давался некий толчок, а дальше уж кто на что способен. Тот же Максим Горький, как известно, университетов не кончал.

Вот еще из Всеволода Вишневского: «Анатолий Железняков был… непримиримым противником капиталистического строя». Из его дневника это и вправду следует. К мыслям о «тирании буржуазии» и «полуголодном забитом народе», вероятно, его подтолкнули ужасающие условия работы кочегаром. «Кубрики то заливает дождь, то клопы… В кочегарке воды по колено». Если на корабле поднимался мятеж, кочегары непременно становились его участниками. Не случайно на броненосце «Потёмкин» кочегары были одной из основных групп восставших.

Выходя на берег, кочегары много пили. «Мы отщепенцы… Насколько трудна и тяжела работа кочегара, насколько он с презрением смотрит на деньги, не жалея, бросает их во все стороны, исполняя свою минутную прихоть и желание». По всей видимости, Железняков в этом смысле мало отличался от общей массы. «Получили получку. Отдал долги, купил ботинки да тельник и кальсоны, вот и все жалованье. И опять в долги». Жалованье было, судя по всему, не столь уж мало, деньги шли на пьянку.

«Новый год… Что подаришь ты мне из трех вещей, которые лежат на пути моем: смерть, свободу или заключение?» 1917 год «подарил» ему все три, правда, в иной последовательности: свобода, правда, прерванная недолгим заключением, и смерть. Февральская революция застала Железнякова в Батуме. Здесь он раздумал бежать в Америку, хотя эта задача стала вполне выполнимой, просто больше не было смысла. Перед ним забрезжила другая жизнь, о которой он мог только мечтать. До того была лишь «ложь, ложь. Жизнь, пропитанная ложью. Мертвая зыбь в прямом и переносном смысле».

Впрочем, его волнует не только ложь и не одна лишь ложь. «Я люблю читать речи депутатов не оттого, что я слышу в них звуки смелой правды, нет, меня каждый раз приводит в восторг горячая речь оратора». Приводит в восторг не оттого, что правда, а от возможности о чем-то выкрикнуть. И у него тоже теперь есть такая возможность. В Новороссийске, куда он вскоре перебрался, Железняков впервые выступил на митинге.