Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

За ним охотились чекисты. «Тов. Железняков бежит и скрывается в Москве, – через год напишет в некрологе его друг Николай Павлов. – Чрезвычайка напала на его след, хочет задержать, но он скрывается опять на Украину. В отместку за это, подвергается преследованиям его родная сестра, которую допрашивают о Железнякове и обвиняют в бандитизме; в квартире его родной матери производят обыск, забирают все фотографические карточки Железнякова». Тем летом по всей стране шли антианархистские операции, анархистов выгоняли из захваченных ими особняков «угнетателей и эксплуататоров» с выставленными в окна пулеметами.

В конце концов, в октябре 1918 года приказом Троцкого он был реабилитирован и попросил дать ему новое назначение. Его отправили на подпольную работу в знакомую ему Одессу, к тому моменту занятую войсками Антанты.

Похоже, в тот период Одесса для большевиков была чем-то вроде будущей Колымы, туда они направляли проштрафившихся соратников. Летом 1918 года на подпольную работу в Одессу послали его бывшего начальника Дыбенко. Этому предшествовали следующие обстоятельства. 23 февраля 1918 года тот неумело командовал отрядом моряков, оставил наступавшим германским войскам Нарву и отступил до Гатчины. В марте, на IV Съезде Советов Дыбенко обвинили в «пьянстве, приведшем к трагическим последствиям», а именно к «беспричинной» сдаче Нарвы «наступающим германским войскам». Его исключили из партии, лишили всех постов и арестовали. Правда, сразу выпустили на поруки с условием нахождения до суда в Москве, но он сбежал в Самару. В мае 1918 года Дыбенко был вновь арестован, отдан под суд и приговорен к расстрелу, однако сразу же помилован. Как так? Говорили, за него ходатайствовала Александра Коллонтай, и ей не могли отказать. Но, скорее, просто испугались его огромной популярности среди революционных матросов.

Правда, советский агитпроп, не отличая, по совету поэта, пораженья от победы, двадцать лет спустя родил миф (в «Тезисах для пропагандистов» по случаю 20-летнего юбилея РККА и ВМФ), будто в тот самый февральский день отряды только что созданной Красной армии одержали какие-то победы над немцами под Псковом и Нарвой. Праздник 23 февраля остался в наследство «новой России».

Когда Железняков прибыл в Одессу, Дыбенко там уже не было. В августе 1918 года его арестовали крымские власти, и только осенью он был обменян на пленных германских офицеров.

Граница

В кармане у Железнякова лежали документы на имя Анатолия Эдуардовича Викторса. Следовавший вместе с ним Борис Черкунов также имел документ на чужое имя. По легенде оба матроса, демобилизованные с флота после ранения, следовали в Одессу к родственникам. Третьим человеком в группе будущих подпольщиков была новая возлюбленная Железнякова – Елена Николаевна Винда, дочь полковника царской армии, добровольно принявшая революцию. За ее плечами к тому времени было несколько месяцев службы в РККА, в дивизии Киквидзе, где они и познакомились с матросом-партизаном. «1 марта 1918 года я, дочь офицера царской армии порвала с родными и в Красную армию», – рассказывала она годы спустя. По пути от Киквидзе они вместе приехали в Москву, где ненадолго поселились дома у матери и сестры матроса. По ее словам. Последнее – отмечено мною потому, что, со слов Юрия Альтшуля, в семье Железняковых женой Анатолия считали Любу. Она к тому моменту жила в Москве.

«Любка, ты совсем потеряешься в этой буче», – сказал он ей перед отъездом из Петрограда. И привел ее к коменданту Смольного, по его рекомендации Любу взяли на работу в Военно-революционный комитет. «Когда в марте 1918 года правительство переехало в Москву, в его техническом аппарате оставалось и моя мать», – рассказывал Юрий Альтшуль. У него не сохранилось фотографий матери тех лет, за одним исключением. Ему выдали в Министерстве безопасности (так в начале 1990-х недолго называлась будущая ФСБ) вынутое из ее уголовного дела фото 1920-х годов, на нем – замученная после допросов женщина. Никакого сравнения с виденной им фотографией Елены Винда 1920 года, откуда «сияло прекрасное женское лицо чуть ли не неземного очарования». Так что с дворянской дочерью еврейка из местечка не выдерживала конкуренции.

Похоже, верность не была сильной стороной матроса Железняка. Как и у Дыбенко. В большевистских кругах передавали ленинскую шутку: мол, расстрел стал бы для Дыбенко и Коллонтай менее суровым наказанием, чем принуждение к пятилетней супружеской верности.

По выражению вовлекшей Коллонтай в революцию Елены Стасовой, ее сердце было «большим, как капуста». Не случайно имя Коллонтай связывают с теорией «стакана воды» (выпить который так же просто, как удовлетворить интимные потребности).

Железняков, Черкунов и Винда в Одессу отправились до Льгова поездом. Здесь была граница Советской России, дальше начиналась оккупированная немцами территория Украины.

«Хая в кожаных штанах»