Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

Так называли Хаю Хайкину, коменданта приграничного города Унеча, в трехстах километрах на север от Льгова. Она разъезжала в седле на лошади, в кожаной куртке и кожаных штанах, с маузером на боку. Той же осенью она повстречала Николая Щорса, командира Богунского полка, формировавшего его из отдельных украинских партизанских отрядов и местных жителей.

В ее обязанности входило не выпускать из страны всех подозрительных граждан – «врагов советской власти». «Она сама обыскивает, сама судит, сама расстреливает: сидит на крылечке, тут судит, тут и расстреливает, – писала о ней Надежда Тэффи, которая в 1918 году направлялась в Киев вместе с Аверченко и группой артистов – „на гастроли“ („Ностальгия“). -…Неделю тому назад проезжал генерал. Бумаги все в порядке. Стала обыскивать – нашла керенку: в лампасы себе зашил. Так она говорит: „На него патронов жалко тратить… Бейте прикладом“. Ну, били. Спрашивает: „Еще жив?“ „Ну, – говорят, – еще жив“. „Так облейте керосином и подожгите“. Облили и сожгли».

Аркадий Аверченко тоже отразил встречу с Хайкиной в своем фельетоне «Приятельское письмо Ленину», где просил у вождя прощения за то, что уехал из Петербурга не попрощавшись (Прости, голубчик), за два дня до предполагаемой доставки на Гороховую. «Комендант Унечи – знаменитая курсистка товарищ Хайкина сначала хотела меня расстрелять. – За что? – спросил я. – За то, что вы в своих фельетонах так ругали большевиков. Большое тебе спасибо, голубчик Володя, за конвой – если эту твою Хайкину еще не убили, награди ее орденом Красного Знамени за мой счет…»

Одесса, подполье

И снова Одесса. В течение 1918 года власть в ней менялась куда как часто. После конца Одесской советской республики город поочередно занимали войска Центральной Рады, Директории, германские и австро-венгерские части и, наконец, в декабре на военных кораблях приплыли матросы и солдаты Антанты.

Согласно официальной версии, матрос Железняк в Одессе превратился в «камрада Анатоля», агитировавшего французских матросов. Ее авторов не смущает и то, что Железняков не знал французского языка. На это у них есть ответ, что ему помогала «жена Елена Винда». Сама она пишет об этом в своих коротких воспоминаниях, опубликованных в 1960 году, однако детали ее рассказа выглядят не слишком правдоподобно. Например, о том, как она ходила по городу, присматривалась и прислушивалась ко всему происходящему, и обо всем потом «докладывала Анатолию». «После перенесенного морского путешествия и связанных с ним передряг я заболела и лечилась у одного известного одесского врача. Он принимал меня за даму из общества и… иногда даже пробалтывался о некоторых планах командования». Но, по крайней мере, в ее воспоминаниях нет другого мифа – будто матросу Железняку удалось проникнуть на несколько кораблей Антанты, стоявших в одесском порту, и потопить их, открыв кингстоны.

Возможно, история их совместной с Виндой агитации навеяна популярнейшей в свое время пьесой Льва Славина «Интервенция» и ее героями – большевиком Бродским и француженкой Жанной Барбье (прототип – французская коммунистка Жанна Лябурб), агитировавшими войска Антанты. Железняков все же по большей части агитировал среди рабочих, сам работал механиком на судоремонтном заводе.

Сохранилось свидетельство анархистки Надежды Улановской об одном из его выступлений. «Несколько раз с нападками на меньшевиков и эсеров выступал под фамилией Викторов А.Железняков. Говорил хорошо, очень культурным языком. Рассказывали, что он – известный анархист из Петрограда, очень смелый, отличившийся тем, что разогнал в январе 1918 года Учредительное собрание. В Одессе он находился нелегально, после выступлений поспешно скрывался. Я видела его на одном из митингов. Красивый парень невысокого роста…».

Автор воспоминаний, в ту пору шестнадцатилетняя анархистка, участвовала в подполье вместе с будущим мужем Александром Улановским. Он сидел за революцию в Туруханском крае одновременно со Сталиным, в 1913 году бежал, нанялся кочегаром на британский пароход, затем нелегально вернулся в Россию.

«Там пели Мурку, пели песни про Япончика, там пели песни и про Сонькины лимончики»