Какая музыка была!

Мы люди сентября.
                             Мы опоздали
На взморье Рижское к сезону, в срок.
На нас с деревьев листья опадали,
Наш санаторий под дождями мок.

Мы одиноко по аллеям бродим,

Ведем беседы с ветром и дождем,
Между собой знакомства не заводим,
Сурово одиночество блюдем.

На нас пижамы не того покроя,

Не тот фасон ботинок и рубах.
Официантка нам несет второе
С презрительной усмешкой на губах.

Набравшись вдоволь светскости и силы,

Допив до дна крепленое вино,
Артельщики, завмаги, воротилы
Вернулись на Столешников давно.

Французистые шляпки и береты

Под вечер не спешат на рандеву,
Соавторы известной оперетты
Проехали на юг через Москву.

О, наши мешковатые костюмы,

Отравленные скепсисом умы!
Для оперетты чересчур угрюмы,
Для драмы слишком нетипичны мы.

Мигает маячок подслеповато —

Невольный соглядатай наших дум.
Уже скамейки пляжные куда-то
Убрали с чисто выскобленных дюн.

И если к небу рай прибит гвоздями,

Наш санаторий, не жалея сил,
Осенними и ржавыми дождями
Сын плотника к земле приколотил.

Нам санаторий мнится сущим раем,

Который к побережью пригвожден.
Мы люди сентября.
                             Мы отдыхаем.

На Рижском взморье кончился сезон.

«Что у тебя имелось, не имелось?..»

Что у тебя имелось, не имелось?
Что отдал ты? Что продал? Расскажи!
Все, что имел – и молодость, и мелос,
Все на потребу пятистопной лжи.

А чем тебя за это наградила?

А что она взамен тебе дала?
По ресторанам день и ночь водила,
Прислуживала нагло у стола.

На пиршествах веселых, в черной сотне,

С товарищем позволила бывать,
И в пахнущей мочою подворотне
В четыре пальца шпротами блевать.

Она меня вспоила и вскормила

Объедками с хозяйского стола,
А на моем столе, мои чернила
Водою теплой жидко развела.

И до сих пор еще не забывает,

Переплетает в толстый переплет.
Она меня сегодня убивает,
Но слова правды молвить не дает.

Автобус

Вновь подъем Чавчавадзе сквозь крики:
Бади-буди, мацони, тута́…
Снова воздух блаженный и дикий, —
Нам уже не подняться туда.

Но в густом перезвоне бутылок

Прет автобус, набитый битком,
В нос шибает и дышит в затылок
Чахохбили, чачой, чесноком.

Снова стирка – и пена по локоть.

Навесных галерей полукруг,
Где ничем невозможно растрогать
Неподвижно сидящих старух.

А в железных воротах ни щели —

Лишь откроется дверка на миг,
Да автобус ползет еле-еле
Закоулками и напрямик.

Он достигнет вершины подъема

И покатится глухо назад.
Снова милые женщины дома
Из распахнутых окон глядят.

Из распахнутых окон, как вызов,

Над подъемом склонились они
Так, что груди свисают с карнизов,
А прекрасные лица в тени.

На полях перевода