Какая она, Победа?

Нормировщик обижался, прятал секундомер, шел к начальству.

Появлялся Примаков. Этот невысокий худенький человек, пожилой и белоголовый, до странного напоминал тех потомственных старичков металлистов, которые приходили на помощь к заблудшим героям иных кинофильмов и убедительно разъясняли, что к чему. Что ж, таким потомственным металлистом Примаков и был. Слесарь-путиловец, приехавший в Киргизию еще в тридцатые годы, он действительно мог разъяснить, что к чему, но для начала, и это было правилом, сам вставал за станок. Конечно, начальнику мастерских необязательно вдохновлять подчиненных таким вот примером. Но Примаков и не вдохновлял. Он работал, а сам поглядывал на секундомер, и тот хронометраж, с которым не смог справиться нормировщик, вскоре появлялся на свет.

— Устал, Толя? — присаживался после этого Примаков, вызывая Балинского на разговор. — Да-а? — Он так по-своему выговаривал это «да-а?», то ли спрашивая, то ли утверждая, что и Толя перенял невзначай это словечко и настолько привык к нему, что без него не обходился.

— Почему устал? — ершился Толя. — Просто не люблю, когда над душой стоят. Вы можете работать, когда под руку смотрят? Я про писателя одного читал. Так он черной шторой окно занавешивал, чтоб свет солнечный не отвлекал. А если ему нормировщика у письменного стола поставить с хронометром в руках? Он много тогда наработает, писатель, да-а?

И ждет, что ответит Примаков. А Примаков тоже поспорить может. Да и не спорить, он твердо знал одно, и при всяком случае любил повторить, что, дескать, как будем работать ты, я, он, они, так и жить будем.

Он имел право так говорить, Иван Андреевич. В те дни экспедиция вела большие буровые работы и требовала от своих служб десятки тысяч всяческих муфт и переходников, которые почему-то не поставлялись заводами и без которых, однако, нельзя было бурить. Мастерские работали в три смены. Без отдыха визжал наждак, на котором правили резцы, безостановочно гудел вентилятор, включавшийся одновременно с наждаком.

Вой вентилятора слышен в домике Примакова, и ночью Иван Андреевич мог спать только под эту музыку. Едва вой обрывался, Примаков вскакивал и в час, в три ночи бежал в мастерские, чтобы выяснить, почему остановка.

Никогда не кричал. Говорил спокойно, с добросердечием, держа раздражение и усталость при себе. Может, потому Толя и вернулся в механические, что там был Примаков?

Бушман. Здравствуйте, Дмитрий Владимирович!

— …Здесь он, Дмитрий Владимирович! Выписали бы его скорей, что ли?

Все равно не лежит. Он бегает, а мне краснеть перед Яшаром Газиевичем.

Хоть вы повлияйте, Дмитрий Владимирович, — жалуется нянечка.

Это пришел Бушман. В строгом темном костюме, в строгом галстуке, худой, высокий, с прямым внимательным взглядом глубоко посаженных серых глаз. Тронул пальцем очки. Протянул руку.

— Здравствуй, Толя.

— Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Владимирович!

Бушман младше Балинского на год. Но он начальство, и потому, если смотреть со стороны, форма их обращения друг к другу едва ли может привлечь внимание, таких взаимоотношений пруд пруди. Но в том-то и дело, что Бушман, которого еще со времени Уч-Курганской ГЭС многие привыкли звать просто Димой, в общем-то, безукоризненно вежлив, особенно с подчиненными, до ледяного корректен и официален, когда человек чужд, антипатичен, провалил работу. А Толя, в свой черед, начальственного тыканья органически не переносит, аллергия у него на это дело, он тут же отвечает соответствующим образом, кто бы ни вздумал похлопать его по плечу.

Но Бушману он говорит «вы».

А Бушман ему «ты».

И это, наверное, что-то да значит.

— Что, Толя, отдохнуть решил?

— Не все же вам, Дмитрий Владимирович, другим тоже полежать охота.

— Один — ноль, — Бушман скупо улыбнулся, — говорят, бегаешь уже?

В горы не собираешься?

— Как же не собираться? Собираюсь. На Победу готовлюсь.

— Понятно, — сказал Бушман, — только я по делу. Есть должность мастера. Хотели бы тебя пригласить. Давай выздоравливай и выходи. Хватит пижонить, в рядовых отсиживаться. Возраст, Толя. Пора!

— Не получится, наверно, Дмитрий Владимирович. С освобождением трудно будет. Сами же не отпустите.

— С каким освобождением? Куда?

— Так на Победу! Я же говорю!

Бушман удивленно посмотрел поверх очков.

— На Победу… После такой травмы?

— Прецедент есть… Я что, только пример беру…

Балинский довольно хохотнул. Приятно, когда шутка получается, когда человек, для которого она предназначена, может ее оценить. У Бушмана тоже была своя Победа. Он тоже отлежал свое в больнице, только все выглядело мрачнее и шансов на выздоровление не оставалось совсем. Сотрясение мозга.

Возвращались после воскресной прогулки к Карасуйским озерам, решили подъехать на попутном грузовике. Через пять минут машина перевернулась.