Какая она, Победа?

Нарын пошел в тоннель! Зеленым цветком нависла над прораном первая праздничная ракета. А на банкет один за другим пятились, вздымая к небу кузова, тяжелые КрАЗы, натягивали страхующие тросы бульдозеры, там висели над самым прораном сигнальщики, делая отмашку яркими искорками флажков, там, на самом острие банкета, словно прокладывая путь среди бушующих волн, мелькали то белый полушубок Хуриева, то выгоревшие штормовки и куртки Пятерева, Бушмана, Сарыгулова, Майляна…

Шел за часом час. А банкет словно не удлинялся, весь тот шквал бетона, скал и грунта, который со скрежетом и искрами рушился в проран, исчезал, казалось, бесследно. Но так только казалось. Проран неумолимо сокращался, особенно после визитов БелАЗа.

Два часа сорок пять минут дня. Снова появляется Бел АЗ. Под восторженные крики мгновенно хлынувшей на банкет толпы он валит в узкую щель прорана очередную связку тетраэдров тонн эдак на шестьдесят, и те касаются стены левого берега. Нарын перекрыт!

Взрываются залпы ракетниц, «ура!», порыв такого непосредственного и общего ликования, который встретишь не на каждом празднике. Да это и есть праздник.

«.Проходит еще несколько минут, и все сто сорок кубов нарынских вод устремились в обводной тоннель», — писала в те дни одна из газет. Если б так было! Тогда на митинге в честь перекрытия, состоявшемся в Кара-Куле на площади Гидростроителей, присутствовали бы и «уэмэровцы». А их почти не было в праздничной толпе, потому что и в пять и в шесть часов вечера сквозь банкет пробивалась почти треть реки, и эту оставшуюся треть тоже нужно было загнать в тоннель. И потому те, кто начинал этот бесконечно длинный день и кому, может быть, в первую очередь надо было стоять на осененной красными транспарантами главной площади Кара-Куля, те оставались на своих местах. Там, на створе, по-прежнему выли гидроподъемники самосвалов, по-прежнему озабоченно суетились сигнальщики, не было только толпы зрителей и гостей, не было шашлыка в десятом тоннеле и тех увлеченных своими обязанностями товарищей из областного управления милиции, которые упорно пытались удалить с банкета вместе с прорывающимися вперед гостями и тех, кто вел перекрытие.

Впрочем, эти молодые начальники и прорабы сами виноваты. Уж больно несолидно они выглядели, не было в них ничего «начальственного», да и сам начальник Управления механизированных работ Хуриев вовсе на начальника и непохож. Вот он стоит и курит, продрогший, голодный и смертельно усталый, стоит в кольце тесно обступивших его таких же усталых людей, и бродит по их лицам медлительная улыбка, которой они не могли себе позволить еще час назад.

— А знаете, братцы, наконец-то у нас есть верхний и нижний бьефы.

Остановка за малым — ГЭС!

Они не спеша обдумывали эту сотворенную своими руками новость, отчетливо представляя, что перекрыли не только Нарын, но и какую-то страницу своей жизни, и, может быть, самую дорогую. Прощай, страница первых палаток и бульдозерных троп, прощай, памятная навсегда эпопея освоения склонов! Начинается новая глава, которая, конечно же, не обещает быть ни проще, ни спокойней, а как уж она сложится, время покажет.

— С перекрытием вас, братцы!

Створ без склонов

— …Выпишите, Яшар Газиевич. Сколько можно? Тридцать два дня на щите. Все равно не лежу. Все равно встаю. Тут разве вытерпишь? А дома буду лежать. Честное слово!

— Только лежать, Балинский! Слышите? И год никуда!

— Конечно, Яшар Газиевич, о чем речь? Тут до дому бы добраться… Да, вот еще… Это правда, что мне теперь инвалидность дадут?

— Это ВТЭК решает, не мы. Думаю, что да. Какой же из вас теперь работник? Год!

— Да, да, конечно, — поспешно соглашается Толя с главврачом, боясь, что тот передумает. Лишь бы выбраться из больницы! Он согласен посидеть дома. Даже с удовольствием. Так редко случается никуда не спешить, не лететь, день-деньской с книжечкой на тахте. А там видно будет. Год или не год.

Нелегкий хлеб — сидеть дома. Он не подозревал, что это может быть так тяжко. Отгремят по лестницам и тротуарам грузные рабочие ботинки, увезут дежурные машины кого на створ, кого в Гидроспецстрой, кого на бетонный, и остаются на Седьмой площадке только ребятишки, домохозяйки да те редкие в Кара-Куле люди, которые имеют к стройке лишь косвенное отношение. Не думал, что попадет в их число. Не поверил бы, если б сказали, что когда-нибудь будет мучиться оттого, что не может уснуть. Вот уж что на него непохоже. Все годы, прожитые в Кара-Куле, он страдал совсем по другой причине — постоянно недосыпал. Приедет со створа, доберется до тахты, только Эля попросит моток шерсти на руках подержать — в клубок смотать нужно, а он уже спит.

— Балинский! Ну подержи руки! Без свитера к лету останешься!

Что странного? В альплагере люди «пятерку» сделают, неделю отсыпаются. А здесь каждый день «пятерки». Самые натуральные. Разве что покороче да подходов нет. Из автобуса вылез, сразу стена. Пожалте бриться!