Какая она, Победа?

Двое топчут снег, четверо тащат. Очень рыхлый, очень глубокий снег, а тут еще несколько веревок нужно пройти вверх, на самый купол, палатка-то стояла в седловине! Десять шагов, и падали пластом. Вставали, опять впрягались в оттяжки, чувствуя, как ползет по склону под их тяжестью, жутковато плывет снег, в любое мгновение готовый сорваться неудержимой лавиной. Но что делать, Валя умер, и его надо тащить. Десять шагов по гребню, и лицом в снег. Двое топчут. Четверо тащат. А там будет видно.

Хотели бросить палатку. Все полегче. Успеют ли только они засветло спуститься до другой своей палатки — до 6500? Оставили часть продуктов. И вскоре пожалели об этом. Но кто же знал, что пятнадцать километров гребня и плато, совсем недавно и так быстро пройденного вверх, они будут одолевать шесть дней! Приболел Виктор Максимов. Неважно чувствует себя Вододохов. Да и как себя хорошо чувствовать, если вся еда — кружка теплой воды с дольками сублимированной картошки утром и чаек вечером?

Теперь, с началом транспортировки, руководство группой пришлось взять на себя Балинскому. Так с ним обычно и бывало: когда очень все плохо, неприметно брать дело в свои руки, впрягаясь за двоих, а то и за троих. Конечно, ребята и сами пуд соли в горах съели, и все же горы для них — это отпуск, отдушина, увлечение, а для него каждодневный труд. С него и спрос. Он все должен уметь, все предвидеть, это по его части транспортировка, ведь он не только альпинист, он ведь еще и верхолазмонтажник.

Палатка на 6500 сбита ветром, завалена снегом. Измученные вконец ребята полезли в нее как в мешок, и Балинскому пришлось проявить всю суровость, чтобы люди нашли в себе силы привести ночевку в божеский вид.

Наутро непогода, пурга, пришлось тянуть упряжь по грудь в снегу, но и теперь никто из них не запросил отступного, не посетовал на это скорбное, а физически и вовсе непосильное дело, которое так случайно выпало на их долю.

На следующий день подошла группа Галкина.

— Тимофеич, беда опять.

Галкин опустился на рюкзак, закрыл голову руками и долго сидел, не двигаясь, не произнося ни слова. Для него это была полнейшая неожиданность. Все молчали. Всем тяжело. А тяжелей всех Виктору, ему идти вниз с этой вестью, лететь в Москву, принести ее в дом Сулоева, Римме Сулоевой…

— Что делать дальше, Тимофеич? Ребята на пределе.

Галкин отнял руки от лица.

— Не могу приказывать, Толя. Но сколько сможете, еще спустите.

С Галкиным ушли вниз все больные. Оставшиеся тщательно разболтали в снеговой воде предпоследний брикет сублимированного супа, подкрепились таким образом и вновь впряглись в работу. Так добрались до пика Парашютистов и отсюда, с края плато, попытались связаться с лагерем.

Лагерь не отвечал. Оставалась еще одна надежда — заброска на 5800. Но она оказалась пустой, теперь и вовсе на плато нельзя было задерживаться, теперь надо было думать о живых.

Тело Сулоева оставили под пиком Парашютистов. В том самом месте, где год назад Валя и «док» Шиндяйкин стояли у палатки с больным Бессоновым и думали, как быть. Попрощались, обложили ледяную нишу плитами камня, начали спуск. Очень помогли прошлогодние перила, а на 5300 их встретил «док» Шиндяйкин. «Док» тащил целый рюкзак продуктов.

Они тут же этот рюкзак опустошили, но сил за эти дни было отдано столько, что и после еды они спустились с ребра и пересекли ледник Фортамбек лишь с несколькими привалами, а на высокую морену, к палаткам базового лагеря шли так бесконечно долго, как, пожалуй, никто из них еще никогда и нигде не ходил.

…Кончился август. Пора было улетать по домам. На исходе и отпуска и действия всяческих продлений и освобождений, а они все еще сидели на поляне «Буревестника» и ждали Галкина. Ждали Римму Сулоеву. Ждали ее решения — снимать с плато тело Валентина или все же отложить эти работы на будущий год.

Прилетел вертолет, из него вышли Галкин и Римма Сулоева. Первый удар женщина уже пережила и теперь старалась держаться так, как того невольно требовали и эти суровые горы, и эти черные от ожогов памирского солнца лица мужчин, последних, кто слышал, кто видел ее мужа. Врач по профессии, мастер по туризму, она много ходила по горам и все понимала.

Ей не нужно было говорить о состоянии этих людей, а стена была перед глазами. Она медленно обошла поляну «Буревестника», остановилась у громадного валуна, глянцевого от пустынного загара, сказала, что, если на будущий год Валю все-таки снимут с плато, она хотела бы похоронить его здесь, над Фортамбеком.

Собрали рюкзаки. Пошли к вертолету.

Галкин долго жал руку, благодарил за все то, что было сделано на плато, просил не забывать, заезжать в Москву, словом, не пропадать. Конечно, будущим летом экспедиция фактически не состоится, надо будет отдать последний долг тем, кто остался на пике Ленина и здесь, на плато, но уж через год готовьтесь! И Галкин поднял вверх два растопыренных пальца — шутливый мальчишеский вызов судьбе, задиристый жест полузабытых студенческих времен — виктория! Победа!

Выстоять!