Какая она, Победа?

Так и остался в бумагах этот приказ. И значит, станция будет пущена чуточку раньше, может, на целый год. Для них год никак не абстракция, не отвлеченное понятие. Год — очень конкретная штука. А кроме всего прочего, это еще и дочерна обожженные солнцем люди, которые приезжают снизу, из Ферганской долины, с надеждой смотрят в глаза и спрашивают, спрашивают все об одном и том же — когда строители смогут наконец собрать, накопить хоть немного за своей плотиной воды, чтобы прийти на помощь горящим от засухи полям, терпящим бедствие земледельцам?

Урожай гибнет. Труд гибнет. Может, все-таки можно что-то сделать? Ну хоть немного!

Говорят, работа — это одно, а вот личная жизнь человека — это совсем другое. Есть даже обязательная раскладка на этот счет, чеканная, как постулат, на работе и дома. Есть суждения весьма категоричные, беспощадно уничижительные ко всем «инакомыслящим», суждения, согласно которым «внутренний мир человека» есть сфера сугубо интимная и вторгаться в нее с какими-то «производственными вопросами» так же неприлично, как сказать непристойность в обществе женщины; то, что именуется «работой», все это суета сует, от лукавого, есть поверхностное, необязательное и скучное, даже не заслуживающее того, чтобы о нем говорить.

Но сказать хочется. Тем более начальнику стройки. Ведь что там было, на верховой перемычке? Работа? Исполнение служебных обязанностей? Да нет же! Ни в коем случае! Они бы просто не выдержали, если б всего лишь работали. Они давно бы разбежались, если б только исполняли служебный долг. Для «исполнения» можно подыскать и более исполнимые варианты. Но ведь не ищут! Не бегут! Год проходит за годом, люди стареют и седеют, смотришь, то один, то другой в больницу на «отдых» попадает, то «с сердцем», то с инфарктом или язвой, но никто не уходит, все на местах, как опорные камни часового механизма, надежно, раз и навсегда впрессованные в свои рабочие места. И Серый знает, что пройдет год, и два, и три, но на створе он всегда обязательно встретит Диму Бушмана и Кайрата Умралина, Анатолия Курашова и Сеяра Феттаева, встретит всех тех, кого принято считать «старыми каракульцами» и назвать кого поименно просто нет никакой возможности. И Хуриев никогда не уйдет со стройки. И он, Серый, тоже не уйдет, что бы ни предлагали ему в Москве. Стройка кончится, другая начнется, Курпсайская на очереди, Камбаратинская, не в этом дело. Люди?

Да, все дело в них. Главное, что они остаются. Главное, что к нему в кабинет, минуя всех и вся, может запросто зайти тот же Толя Балинский и у него, начальника Нарынгидроэнергостроя, хмуро потребовать автобус для своих альпинистов. А то и пригласить с собой. Скажем, тренировку посмотреть.

Соревнование по скалолазанию. И он, Серый, вконец заезженный всяческими просьбами, чрезвычайными и нечрезвычайными происшествиями, проблемами и обязанностями, гостями и комиссиями, сочтет этот визит Балинского как лично оказанную ему честь.

Все это так. Тем не менее между стройкой и каждым подданным ее существовали и свои, персональные взаимоотношения, не всегда простые и безоблачные. Пример тому — судьба альпинистов-скалолазов. Профессия, рожденная нуждами створа, стала со временем ненужной, едва в 1968 году программа работ на склонах была в основном решена. И тогда те, о ком так много и заслуженно писали, чьи мужественные портреты украшали газетные полосы и обложки журналов, вдруг оказались не у дел. Не они значились теперь «главной фигурой стройки», теперь это был бетонщик, теперь о нем говорили, теперь все подчинялось «большому бетону», а прочее являлось делом второстепенным или вовсе несущественным. Ну где-то подлатать поврежденную ловушку. Поправить обветшалый и вдруг понадобившийся трап. Стоит ли об этом много разговаривать?

Что ж, для того скалолазы и работали, чтобы подготовить место другим.

Но уйти со сцены, кануть в тень — для многих это оказалось делом мучительным и непростым. Подчас проще было уехать, и кто-то уехал. Ктото увидел отдушину в долгих застольях с бесконечными воспоминаниями о том, что было, и упреками по поводу того, что стало. Третьи, такие, как Леша Каренкин, братья Еланские и Володя Аксенов, и их было большинство, учились, переучивались, шли на монтаж, на «бетон», да и кто сказал, что «бетон» — это скучная, однообразная работа, видел ли этот человек настоящий «бетон»?

Не было драмы и у Балинского. Во-первых, у него были горы. А вовторых, он никогда не страдал профессиональной спесью, он и в лучшую для скалолазов пору при виде любой работы не морщился, а теперь что ж, все понятно, надо насосы ставить, будет ставить насосы, трубы в потерны тянуть, полезет в потерны, у шатра дежурить, будет дежурить у шатра. Хуже всего, пожалуй, работать в потернах — в смотровых галереях в теле плотины.

Темно, водичка сочится за шиворот. Воздух и тот цементом пропах, ни с каким другим не спутаешь. А тебе нужно трубы варить. В полном одиночестве. Всю смену. А если насосы ставить, так и вовсе от зари до зари, пока они не начнут откачивать воду.