Какая она, Победа?

А на шатре свои прелести. Он целым должен быть, шатер, чтоб свежий бетон от мороза, от жары уберечь. А его ветром срывает, ущелье-то плотиной перегорожено; а шатер над плотиной как парус. Начнет бригада брезент растягивать, кажется, так с этим брезентом и сдует всех куда-нибудь в нижний бьеф.

А хуже всего не водичка за шиворот с цементом пополам, не ветер декабрьский на кровле шатра, не камешек, щелкнувший по плите в метре над головой, хуже всего оказывается, человеку тогда, когда ничего этого нет. Никогда не думал, что будет так скучать по створу, по свистящему гуду компрессоров, по звонкому постаныванию крановых тросов, по мимолетным взглядам и приветам товарищей. Никогда не замечал, какими глазами смотрят старики, больные, инвалиды на тех, кто спешит на работу, вскакивает на ходу в автобус, бежит вверх по лестнице с букетом цветов.

Теперь заметил. Понял. Трудная участь — сидеть дома. Трудней не бывает…

Не перевелись еще богатыри.

Толя достал рюкзак, вышел на балкон, осторожно встряхнул давно уж не бывавшую в употреблении вещь. Под майкой поскрипывал корсет, тугая шнуровка придавала необходимую уверенность. Черт, об этом корсете уже все знают. И всех это почему-то ужасно веселит. Балинский в корсете?! А ему все равно, он бы и кринолин нацепил, лишь бы это помогло вернуться в горы.

Вышел из дому, потихонечку выбрался из поселка. Сияло солнце.

Зеленели горы. И все было прекрасно, как и должно быть прекрасно в горах ранней весной. Оглянулся — вокруг никого не было. Не сгибая спины, присел, нашарил два булыжника поувесистей, положил в рюкзак. Потом пошел. Надо с булыжниками ходить. Под нагрузкой. Только тогда толк есть и от ходьбы, и от жизни. А уж кто такой груз себе на горб взвалит, дело вкуса, от каждого по способностям. А может, не так, может, от каждого по потребностям? Вот ему, например, очень потребна Победа. Смешно, конечно, говорить об этом, имея в наличии весьма сомнительных качеств двенадцатый позвонок, но что делать, если предметом первой жизненной необходимости стала именно Победа и именно теперь; как не взвалить ее на плечи?

Вот Бушман. Легка разве упряжка главного технолога стройки? Ан нет, в диссертацию впрягся, статьи пишет. Никак не может смириться с тем, что их кара-кульский опыт освоения склонов так кара-кульским опытом и останется, умрет, забудется, и тем, кто примется строить новые станции в новых горах, придется придумывать велосипед заново.

Плохо ли жилось Леше Каренкину? Всю жизнь был рабочим, именитым бригадиром, героем очерков и интервью, получал дай бог каждому… Взвалил на плечи должность мастера, съехал на оклад в 162 рубля, канул в безвестность; теперь только и спрашивают, куда Каренкин делся, что это о нем ничего не слышно? А он никуда не делся, там же, на створе, разве что трудней стало, сложней.

Экскаваторщику Ткаличеву Александру Агеичу положено уходить на пенсию. Не уходит. Положено отработать смену, сдать машину напарнику и отправляться домой — машину сдает, но домой не спешит, потому что из всяческого железного лома, из арматуры, из подобранных по стройке труб, анкеров, обрезков железа делает для кара-кульских ребятишек карусель, и не может ее не делать. Ему за Кара-Куль обидно. За малышню. Почему городские могут кататься на карусели, а кара-кульские нет? Что у него, руки отсохнут карусель сделать? Не отсохнут. Взвалил Агеич камешек на плечи.

Понес.

Теперь все знают о «послойке», о токтогульском методе укладки бетона в плотину. Но ведь не было такого метода, не предусматривалось. Как это так, без блоков, слоями, укладывая их с помощью специально сконструированных электробульдозеров? Не рисковал ли главный инженер Леонид Азарьевич Толкачев, пробивая эту идею, связывая с нею судьбу всей стройки, труд сотен и тысяч людей? Взвалил на себя камешек. Увлек других.

И сегодня электробульдозеристы Сеяра Феттаева трамбуют бетон там, где каждый метр высоты давался лишь ценой предельного напряжения сил даже ему, Балинскому.