Какая она, Победа?

Снова драют, снова моют, докапываются до следующей, на этот раз по всем признакам безусловно прочной плиты, созывают комиссию. А комиссия бракует и ее. Люди нервничают, сдача под бетон каждого блока превращается в яростную дискуссию, и работе этой не видно конца.

А тут зима. А к весне, к паводку скальное основание плотины надо было закрыть бетоном во что бы то ни стало. Строили тепляки. Укутывали скалу тряпьем. Таскали ведрами горячую воду. И драили, драили, драили, похлестче, чем моряки свою посудину перед визитом самого высокого, самого привередливого начальства.

Словом, настрадались в ту зиму. Суровой она была, холодной и многоснежной. Пошли лавины, одна из них накрыла Беника Майляна. Он только в блок зашел, слышит, словно воздух дрогнул. Глаза поднял, ах, черт, красиво! Красиво, когда не на тебя, когда в стороне идет, а тут вот она, и разминуться нет никакой возможности! Только и успел за экскаватор заскочить, свитером рот закрыть. Хорошая машина экскаватор! Тяжелая, не очень-то сдвинешь. Осела белая мгла, перевел Беник дыхание, сунул руку в куртку — как не закурить после такого, а карманы снегом запрессованы. Да что карманы, ноздри снегом забиты!

Зима снежная, жди паводка. Его и ждали. Не такого, конечно, как в 1966 году, такой, по всем выкладкам, только раз в столетие возможен, но все же.

Даже верховую перемычку нарастить решено было, вдруг вода опять в тоннель не вместится, поднимется настолько, что снова через верх пойдет.

Тогда, два года назад, можно было излишки нарынские старым руслом пустить — в котловане почти ничего не было. Но за эти два года влезли туда с головой, всеми службами, а главное, бетон начался! Пусти Нарын — все прахом, за неделю столько наворочает, в год не разгребешь. Нет, отступать некуда. Такой труд вложен! Да и будет ли очень большая вода? Ведь, как известно, тоннель рассчитан на катастрофический паводок, такой, который случается раз в столетие, а он уже был. Неужели повторится?

Может, поэтому он и нагрянул, что так некстати был, что так его не хотелось… Закон бутерброда. Нарын пер в тоннель с такой устрашающей мощью, будто хотел вывернуть его наизнанку, выдрать из недр горы эти навязанные людьми бетонные оковы и тогда уж разгуляться по своему усмотрению. Мимо выходного портала страшновато было проезжать и проходить, воздух, скалы дрожали, река вырывалась из тоннеля разъяренной Ниагарой, с громоподобным ревом пушечной канонады. Склоны сочились водяной изморосью, над ущельем висло облако водяной пыли, и в нем деньденьской не гасла радуга, которая никого не радовала.

А уровень в верхнем бьефе все поднимался, устье тоннеля угадывалось лишь по бешено крутящейся воронке с жутковатым, утробным всхлипом всасываемой воды. Теперь на верховой перемычке люди дневали и ночевали, сюда были стянуты все силы, и кара-кульские домохозяйки, встретившись на улице, прежде чем поздороваться, прежде чем начать обычный обмен информацией о болезнях и внуках, о мясе и молоке, о бельгийском драпе или подписке на Дюма, спрашивали друг друга об одном:

— Что там, на верховой перемычке, выстоят, нет?

Бросили на перемычку и смену Каренкина. Они готовили опалубку, обтягивали щиты полиэтиленом, ставили их подчас прямо в воду, потому что в иные моменты бетон возвышался над уровнем грозно вздувшегося Нарына всего лишь на две мужские ладони — на двадцать сантиметров.

— Не допустить перелива. Выстоять!

Такого Леше Каренкину видеть еще не приходилось. Люди не уходили домой по тридцать часов. Сами брались разгружать то и дело подходившие снизу машины с брусом и арматурой, с досками и щитами. Никому не надо было ничего объяснять. Никого не надо было призывать и уговаривать.

Перекусывали тут же, на перемычке, здесь круглосуточно работал буфет.

Бригадир плотников Васянин чуть не падал от усталости, но даже начальник Нарынгидроэнергостроя смог отправить его домой только в приказном порядке, да и то лишь на два часа.

— Романтики провинциальные, — будет вспоминать годы спустя этот паводок Зосим Львович, — задницами щиты подпирали!

Восхищение в этих словах. Восхищение и зависть. К этим людям. К самому себе. Что довелось пережить эти минуты, разделить их, быть там, на верховой перемычке, вместе с теми, кто удержал Нарын. Зрелище! По одну сторону щита река, по другую — и вровень с рекой — люди. И уровень воды на разделяющей их грани. И взгляды, прикованные к этому уровню, остановился или нет, вверх полез или вниз? Им, Серым, был уже написан приказ об эвакуации котлована. Кто бы упрекнул, если б он привел этот приказ в действие? Были все основания для этого, объективные и субъективные, что заставляло ждать и надеяться, рисковать, тянуть до последнего? Как угадать, где оно, это последнее?