Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Вы, товарищи, в газету не писали. Ссылки на загруженность приниматься Пуболтом не будут… Писательское слово имеет сейчас важнейшее значение. Надо зажигать бойцов и вести их в бой, а не уединяться над личными произведениями, как бы они в будущем ни были ценны.

Немедленное, систематическое участие в газете – вот требование и приказание. Оценка работы писателей – в ближайшие 2 месяца – будут зависеть от выполнения этого задания.

Полагаю, что Вы немедленно сделаете все выводы.

Посылайте материал лично отв. ред. Л. Осипову»[76].

18 сентября 1942 года газета «Красный Балтийский флот» опубликовала очерк В. Пронина «Бастион русской славы», а через 8 дней – А. Тарасенкова – «Человек скалистого острова». Материалы Чуковского в газете так и не появились. О его отношении к начальству красноречиво говорит следующий эпизод, о котором рассказал Лев Успенский: «Потом, когда он присоединился к группе Вишневского и стал обедать в столовой Пубалта, как-то один командир спросил меня: “Что написал этот молодой интендант, который сидит вместе с вами?” Я ответил, что этот молодой интендант написал очень многое, в том числе “Водители фрегатов”. Этот товарищ даже подскочил от удивления и выразил желание познакомиться и встретиться с Николаем Корнеевичем. Я передал это Николаю Корнеевичу. А он сказал: “Знаете, это ведь начальство, а где начальство, там начинается суета, а где суета, там нет работы”. Не знаю, познакомились ли они в конце концов, но его скромность противоборствовала всякому угодничеству»[77].

Анатолий Тарасенков

Еще до прикомандирования к «Оперативной группе писателей» Николай Корнеевич близко сошелся с критиком Анатолием Тарасенковым. Его жена Мария Белкина, как и Корней Иванович, находилась в эвакуации в Ташкенте. Анатолий Кузьмич 24 мая 1942 года писал в столицу Узбекистана: «Передай Чуковскому, что я видел сегодня его сына. Будем с ним встречаться частенько. Сегодня были с ним вместе у наших летчиков в гостях…» Через три дня сообщил: «…Несколько раз встретился с Николаем Чуковским. (Это теперь единственное литературное “общество”). Он бодр, здоров. Передай это его отцу». Через два с небольшим месяца, 3 августа: «Вчера вечером встретились с Чуковским. Пошли на берег; выкупались, а потом сидели на плотах у берега и несколько часов подряд читали друг другу стихи Ходасевича, Мандельштама, Блока, Ахматовой… Прямо как будто нет войны. Так хорошо было в сотый раз припоминать милые знакомые строчки и образы, чудесные создания человека…» Еще через 22 дня: «О Чуковском. Всё, что просят родные, завтра же ему передам. Мы очень сдружились за последние две-три недели и буквально не можем существовать друг без друга. То я еду к нему на аэродром и ночую у него, то он приезжает ко мне… Сегодня позвонил ему по телефону и передал о письме, – завтра он будет у меня и я всё ему расскажу. Чуковский очень славный, по-настоящему тонкий культурный человек, бесконечно любящий и понимающий поэзию. Бесконечны наши с ним литературные разговоры, задушевная лирика о семье, которой мы делимся друг с другом… Он спокойный, храбрый и умный человек. Работает он сосредоточенно, написал большую книгу о летчиках. Прочел я здесь его довоенные романы, довольно приличные, особенно “Юность”… Весь он горит мыслью о свидании с женой. Сейчас ему разрешили дня на 3 слетать в Молотов к жене».

Крайний справа – Н. К. Чуковский, в центре – Л К. Тарансенков. Ленинградский фронт, 1942

О фронтовых встречах, о купанье в Волхове позже вспоминал и Николай Корнеевич:

«В Новой Ладоге поселился я на аэродроме, на правом берегу Волхова. И сразу же услышал, что где-то на левом берегу, в политотделе Ладожской флотилии, находится писатель Тарасенков. Разумеется, я при первой возможности разыскал его. На новоладожском аэродроме я провел все то лето, – если не считать разных служебных отлучек. Он же прослужил в Новой Ладоге почти до конца войны. И, конечно, мы часто встречались.

Добирался я до него всякий раз не без труда. Жили мы в километрах четырех друг от друга, но между нами лежал Волхов, а моста в Новой Ладоге не было. Я переправлялся через реку на челноке или на пароме. Когда бы я ни являлся, я всегда заставал его за работой: он делал очередной номер газеты.

Газета Ладожской флотилии была большая, на четырех полосах, выходила часто, и всю ее – от первой строчки до последней – делал Тарасенков.