Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Многократно видел твою Машу. Она звонила мне перед отъездом и просила сказать тебе, что очень тебя любит. Мы с ней условились, что через месяц встретимся у тебя. Я действительно собираюсь недельки через три к тебе и, может быть, месяца на два. Умоляю, возьми к себе мой чемодан, если ты до сих пор этого не сделал!

Любящий тебяН. Ч.»[81]

С руководителем «Оперативной группы» Вишневским у Николая Корнеевича сложились хорошие отношения. Они нередко встречались в неформальной обстановке, дружески беседовали, вместе встретили Новый, 1943-й, год – на квартире поэтессы Веры Инбер. Вишневский записал в дневник: «Пришли Крон, Успенский, Н. Чуковский, Рита [Алигер] и несколько врачей». Врачи – сослуживцы мужа Веры Инбер, работавшего главным врачом в больнице имени Ф. Ф. Эрисмана, превращенной в госпиталь. Чуковский позднее вспоминал: «Веселились мы от души. Пили заблаговременно припасенную водку, однако, больше налегали на хлеб, которого было вдоволь. Играли в какую-то игру с записочками».

Вскоре после встречи Нового, 1943-го, года произошло очень важное для ленинградцев событие. 18 января в районе Рабочих поселков 1 и 5 соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов, в тот же день они освободили Шлиссельбург. Блокада была прорвана. Участником этого исторического события был Чуковский.

«…Я был в глубоких снегах под Шлиссельбургом, – вспоминал писатель. – Неистовый гром орудий, неистовый вой метели, черная от людских толп Нева, горы трупов, наших и немецких, покалеченные безрукие леса, грязные остатки домишек в снегу, замерзающие раненые, неслыханное ожесточение, охватившее каждую душу и – неистовое ликованье. Блокада была прорвана. В кольце осады – вдоль южного берега Ладожского озера – образовалась узкая брешь.

Осада, – уже не полная и потому окончательно потерявшая всякий смысл, – продолжалась еще целый год. Здесь проявилась явная бездарность стратегической мысли немцев – не умея перестроиться, не умея понять, что произошло, они только сковывали свои собственные силы. Потеряв превосходство в авиации, они усилили обстрел города из тяжелых орудий, разбивали то дом, то трамвайный вагон, убивали случайных прохожих на улицах, но все это уже было только проявлением бессильной злобы, ничего не способной изменить».

Лев Успенский

Особенно близко в «Оперативной группе» Чуковский сошелся с Львом Успенским. Сближению способствовало то обстоятельство, что в Пубалте их поселили в одной комнате.

«Когда – в декабре 1942 года, – вспоминал Николай Корнеевич, – меня приказом перевели в Пубалт, в “Оперативную группу”, Успенский уже был там, и мы поселились в Пубалте в одной комнате, которая служила нам одновременно и спальной, и служебным кабинетом. Никогда не было у меня другого такого приятного сожителя, как Лев Васильевич. Я и сейчас невольно расплываюсь в улыбке, вспоминая о нашем совместном житье. Жили мы с ним душа в душу; no-видимому в наших характерах, в наших интересах, в наших взглядах на происходившее вокруг было много общего. Его соседство было наилучшим лекарством от всякого уныния, от всякой тоски. Он был всегда бодр, здоров, разумен, деятелен и полон юмора. Между нами с первой же встречи установились простые шутливо-приятельские отношения. Он был года на четыре старше меня – в одних годах с Вишневским, – но возраст его сказывался только в седине, и я прозвал его “жизнедеятельным старикашкой”. Это выражение очень нравилось ему, и я помню, как он, огромный, прыгал и плясал посреди нашей комнаты, высоко задирая ноги, чтобы доказать свою “жизнедеятельность”.