Каледонский безумец

Помнишь историю с тем человеческим ригом, который, стремясь к полной власти в Эрине, явился к его каменно-золотому изваянию, что на Маг Слехт, Равнине Поклонения, принести жертву ему, чтобы заручиться его силой? Помнишь, что стало с оным ригом и со всеми, кто пришёл туда вместе с ним? ОН ответил на просьбу, и сила ЕГО пришла… Их разорванная собственными руками плоть, их выпущенная собственными клинками кровь, их растёкшиеся по двенадцати алтарям мозги, ибо черепа их раскололись, не в силах выдержать иступлённое битье о камни, – всё это уж давно поросло травой и мхом. Но помнить об этом будут ещё очень долго. И мы, и люди. Мы падём и вновь возродимся, а о кровавых жертвах Кривому Горбуну и о безумии, охватившем рига Тигернаха и ближних его, будут помнить, и пересказывать, и переписывать хоть римскими, хоть иными буквами на сотнях языков, о коих ещё не знает мир.

Бригитта ответила:

– Только делать это будут – если найдётся, кому – не только из-за напасти, что постигла тех несчастных. Вспомним и о другой причине. Каменно-золотой идол Горбуна на Равнине Поклонения опрокинул навзничь этот безумный гордец Патрикей. Ведь именно Безумие было скрыто от мира тем, чьи имена – Кромм Круах, Кромм Дув. Кривой Горбун. Темный Горбун. Горбатая Кривая Тьма! Патрикей догадывался, кто я, и считал, что раз уж дочь самого Дагды переродилась и пришла к нему в послушание, то все мы, древние, склонились перед ним. Один лишь Кромм, решил Патрикей, мешает ему воцарить Христа над Эрином.

Я уговаривала его. Долго уговаривала. Просила, умоляла, падала на колени, билась почти в припадке… Никогда не прощу ему этого унижения! Проклятый священник был непреклонен. И казалось, Кромм, слыша нас, питал своим безумием обоих: Патрикея – безумием гордыни, меня – безумием того ужаса, что я предчувствовала. Тот дикий нескончаемый ужас, который обуял меня тогда, помешал мне остановить Патрикея, убить его, в конце концов.

И вот проклятый епископ срыл Кромма Круаха. С крестами, молитвами, хоругвями, святой водой и сонмом прихлебателей-фанатиков. По приказу Патрикея десятки христиан повалили идол Горбуна навзничь и принялись распевать латинские псалмы. Патрикей, конечно же, всех уговорил рассказывать другим, что идол упал сам, едва его облили святой водой и поразила молния с небес. Это ложь во благо веры, сказал им Патрикей. Кто бы мог подумать раньше, что веровать можно и во лжи!

Они вернулись с Маг Слехт, и Патрикей вроде бы оставался таким, как прежде. Но… с новым блеском в глазах. И это был блеск самого тёмного, глубинного безумия. Того безумия, что пришло в наш мир из-за черты, которую Горбун больше не охранял. Христиане славили сей, как они говорили, великий подвиг веры, и, когда Патрикей, выжранный своим безумием, умер, все были свято уверены: скончался он лишь потому, что до конца выполнил свой долг перед Йессу Гристом. И отправились крушить другие изваяния Горбуна по всему Эрину и Придайну.

Мананнан сказал:

– Только никакого мора, никакого падежа скота, наводнений, бурь и прочая – ничего этого не было. Ибо мгновенная жертва как дань могучему противостоянию была бы принесена, продолжай люди чтить нас, древних. Тогда холмы раскрылись бы, и на пути Безумия Кромма, что стократ страшнее Рима, нашлось бы кому встать. Сила против силы. Да, с последствиями, но, уверен, бой был бы выигран. И мнится мне, Горбун только и ждал того, что его идолов кто-нибудь да начнет крушить, раскалывать на части, сбрасывать в реки и моря. Уж не знаю, кто и как, но когда-то давно Горбуна… наверное, уговорили, убедили, заставили, на худой конец, – одним словом, он сковал себя своими изваяниями, оградив мир от безумия, от того безумия, которое вне Аннуина, вне мира людей, вне Неба и вне Моря. Но которое сметёт всё это, дай лишь волю.

И вот эту волю Кромму дал Патрикей. Безумие выходит наружу через людей. Сперва незаметно, судя по всему, не так явно, как в случае твоего священника, нашей теперь уж общей головной боли. Сперва нет ни блеска в глазах, ни светопреставления – ничего. Медленный яд. А потом…

Я был в Придайне эти несколько зим. Я, презрев страхи прошлого, ходил в глубь острова. Там больше нет ни одного идола Горбуна. Я думал, что Артоса-Медведя погубила заурядная междоусобица. И ошибся. Четыре с половиной года ошибался. Вледиги людей Придайна, утратив веру в нас, лишившись своей извечной опоры, тонут в топях веры в Йессу Гриста, не понимая, кто он, зачем он, откуда, что такое грех, Страшный суд, которым всех пугают, зачем исповедоваться чужому человеку, не есть мяса, молиться его матери, которая не богиня… Конечно, люди уже давно всё упростили, особенно те, кто не обитает в бывших римских городах. Память о нас они совместили с преданиями о Христе. А что получилось? Ни веры в нас, ни веры в Христа как в нечто действительно существующее рядом. И безумием заполняется огромная лакуна в их душах, которые теперь не могут опереться даже на веру в единый незыблемый Рим, ибо Рим уж давно переплавлен в Римскую церковь и ещё какие у них там есть верховные жречества.