Каледонский безумец

… – Керридвен, глупая девчонка, сбежала от меня, не доучившись. Снова пришла. Учиться? Нет. Узнать. Живой вопрос узнать у мёртвой Кальех. А как же ты поймёшь мои слова, если не доучилась? Вот теперь и доучивайся. На вот платье, стирай.

Нет, лучше возьми вон ту рубашку. Чья она? Моего бодаха. Много их было у меня, бодахов. Что? Мужей? Да, наверное, мужей. Когда я была молода, этого слова не было. Я зову их бодахами, и не ваше девчачье дело было знать об этом в пору вашего обучения. Каждый из них был молод, когда я уже была стара. И каждый из них становился стар, когда я его выбирала, и он шёл со мной.

Я вдыхала в него всю себя и забирала всего его, и он становился старым – бодахом. Моя старость была его силой. Моя мудрость была его силой. Мы были неразлучны и воздвигали по всей земле, матери моей, каирны по самим себе, пели погребальные песни по самим себе. И наша смерть была нашей жизнью.

Кем он был? Не знаю. Кем-то из тех, кто постоянно откуда-то приходил. Племя Кессаир, племя Партолона, племя Немеда, Племя кожаных лодок. Не всё ли равно! Гордые герои! Им всем была нужна земля, они растапливали лёд моих ледников. Но ОН, растапливая мой лёд, однажды растопил моё сердце. Так и соединились.

И всё бы шло как шло. Но однажды он решил, что может стать мне ровней. Нет, не так. Что он может быть выше меня. Лучше меня. Сильнее меня. Может, я и сама хотела бы этого. Кабы не знала, что это сверх его возможностей.

Я долго смеялась. В ответ он напал. Мы бились долго, упорно. Сотни лет миновали, а мы бились. Я не знала, как победить его, не убив. Ведь он был уже мёртв. Он не знал, как победить меня. Ведь я была мертвее его. Я просто защищалась. Истратила все свои силы. Льды мои от этого стали морем и заливными лугами. А он был готов уничтожить всю землю ради того, чтобы победить меня.

Ты гадаешь, в чём его Безумие. Нетрудно сказать. Он возжелал владеть той, кого любил. Вот в чём его Безумие! И мир не простил ему этого.

Я не простила!

Я сковала его, наконец, исполинскими валунами, коими оскалилась земля, спасаемая моими льдами. Сковала, чтобы Безумие его осталось с ним навеки и не выходило больше в мир. Ты ведь помнишь, Керридвен, как я вырвала из сердца своего камень величиной с тебя и велела врыть в землю и заклясть его самым сильным заклятьем, что ты сумела создать? Это был ещё один из множества камней сердечных, что зрели во мне из того места, где была любовь. Любовь к тому, кто Чёрным Горбуном томился целыми эпохами под твердью камней, заклятых мной и каждой из моих учениц.

Кто-то из них болтал потом больше обычного, и люди стали чтить Горбуна, моего былого бодаха. Чтить перед заклятыми камнями. Резать на них его лик. Он им даже помогал – хранил стада, урожаи, всё, что пришло на смену вечному льду. Приманивал их. Обещал силу. Соблазнял самых нестойких. Пока, наконец, этот недоносок, верховный человеческий владыка Тигернах – чтоб его! – не попросил Чёрного Горбуна поделиться силой. И Горбун поделился. Безумием! Со всем миром поделился!

Как снова сковать его и его Безумие? Никак! Только я могла это сделать своей окаменевшей любовью. Той любовью, которая могла появиться только у мертвой Кальех. Эта любовь и стала дорогой силы и веры глупых алчных людей. Веры в него, моего былого бодаха. Старика, возжелавшего стать сильнее Старухи. Мерзость неслыханная!

Поэтому всё падет теперь. И все падут под его Безумием. Много одежды нам предстоит перестирать. Окунай чаще в воду. Три сильнее, Керридвен, три сильнее от пятен кровавых, что будут завтра.

Я был яростью двух богинь

Это солнце нас обязывает встать

И пойти, куда глядят глаза,

Где нельзя уйти, а можно только пасть,

Где творятся на закате чудеса.

Где больной прилив о камни дух рассёк,

Где любой порок отравлен и распят.

Это солнце устанавливает срок,

Мы – за ним, мы силимся понять.

И, взглянув на небо, начав петь,

Мы смирились с этой ложью лжи,

Мы давно успели просто умереть,

Чтобы на рассвете вновь ожить.

– Да к фоморам это всё! – Керридвен в злости шлепнула окровавленной одеждой о гладь воды, и скомканная рубаха скрылась под паром горячего источника. – Не собираюсь я тут с тобой вздыхать и слезы лить, когда тут такое! Вечно ты, старая, хоронишь всех раньше времени!

Она вскочила и, расставив руки-крылья, вороной нависла над сидящей на корточках Кальех. Ведьмы, что были рядом, вмиг отпрянули в разные стороны, подбирая подолы своих юбок.