Календарные дни

— Нам как прикажут, — бурно вступился за отрасль зеленоглазый бригадир. — Всё инженеры путают…

Семен Захаров очнулся ото сна в первом часу. Показалось, что в село нагрянула танковая колонна. Дудело и лязгало со стороны сада. В натужный рев тяжелых машин время от времени вплетался совсем не железный звук. Кто-то большой и беззащитный, живущий в саду, вдруг оступался и, надсадно выдохнув, заваливался набок.

У Семена Моисеевича от предчувствия беды ослабли руки. Кое-как полуодевшись, он выскочил на крыльцо. Предчувствие не обмануло. В яблоневой чаще светились фары. Несколько медленных машин двигались рывками, цепью по обжитой земле. Захаров поспешил на варварское движение, как бабочка на огонь, не замечая, что уж очень непродуманно по возрасту заколотилось сердце и пришло давнишнее, молодое-молодое желание бить кого-то за правду. Он уже ясно различал атакующие машины и стальные грубые ножи, оскопляющие землю, но все существо его сопротивлялось и не верило в разор.

Семен Захаров возник в густом свете фар передней машины, точно привидение, и, вдобавок к шабашу, в одном ботинке. Кто-то в кабине правил, не сбавляя скорости, на эту жалкую фигуру — оглушая воем железа, ослепляя прожекторами и горячим воздухом сталкивая с пути тяжелого танка. Было такое, вспомнилось Захарову, и эта поддержка памятного опыта укрепила его. Другое многое за сорок лет забылось, а вот как такой же темной, под Лугой, ночью чужие белобрысые парни пытались сломать его танками — это не смогло выбраться из тела. Захаров перевел дыхание и зашагал встречу бульдозеру.

Водитель выключил двигатель за несколько секунд до столкновения. Машина тупо встала, обдав местность нечистым запахом горелой солярки.

— Смерти ищешь, лешак? — заорал бульдозерист, выглядывая из кабины. — Подавлю вместе с обувкой!

Захаров легко взобрался на гусеницу, выдернул мужика из будки, и оба, точно птенцы из гнезда, свалились в травы.

— Не сметь! — говорил старик хриплые слова и рвал парня за ворот куртки. — Не тобою сажено, курва!

— Дедушка, проспись! — отбивался тот, слегка потрясенный явлением старика и внезапным развитием событий. — Пусти, говорю, спецодежду!

Точно по команде сверху вмиг заглохли и остановились другие бульдозеры. Они дышали теплом, как хлебные печи, и свет добрых фар освещал ночную картину.

— Кто вам позволил яблоньки вырезать? — тихо и натужно спросил у людей старик. — Гуртом пойдете под суд, душегубы!

— Кончай базар, товарищ ветеран! — подошел к нему улыбчивый бригадир. — Сдельщину народу срываешь…

Семен Моисеевич вскинул руку и опять-таки внезапно для самого себя сшиб парня в свежую промятину. На него навалились мелиораторы, удерживая от буйства.

— Счумел, тятя, к полуночи? — зеленоглазый бригадир вскочил, оттирая грязь с лица. — Ты чего позволяешь?

— Кто вам сад позволил давить, не́люди? — еще раз и трудно выстроил речь Захаров. — Дома-то, поди, у вас на все село одна рябина зеленеет, которую нечаянно на субботнике посадили, кочевники вы паскудные! Маяться и скрючиваться вам в одиночку на старости — за сад этот, миром ро́жденный и выхоженный!

— Говорю — агроном попросил об одолжении от имени правления, от всех вас, значит, — объяснил бригадир, которому стало неловко перед стариком, но не так, как давеча перед агрономом. — С чего полезли бы? Обещал начальник заплатить за сверхурочную двойной расценкой. А кто вперед — того и перед!

— Вертайтесь прочь! — Захаров вдруг пропал со свету на несколько секунд, а потом вновь вывернул с канистрой и спичками. — Богом прошу, ребята, ехайте, пока не взорвал механизмы вместе с вами! Мне по старости скидку дадут судьи, за победу над ненавистным врагом!

Семен Моисеевич цокнул спичкой о коробок и поднес к канистре.

— Не балуй, дед! — хором закричали механизаторы, отпрянув к машинам. — Взлетишь и сгинешь! Старуху пожалей!

— По машинам, мужики! — зеленоглазый вспрыгнул на бульдозер. — Айда в гараж, завтра расхлебаемся!

Но в интонации бригадира уже не чувствовалось дневной беззаботности, отличающей людей в далекой стороне и чужих делах. Коллектив чутко уловил изменения и молча повиновался. Решительность и личная злоба старика, его петушиный наскок на целый коллектив заронили сильное сомнение у бригадира в правоте и даже квалификации полевода Тушкина́. Резче привычного дергая рычаги, зеленоглазый с неприязнью и не по моральному кодексу, а напротив, нецензурно подумал о всех специалистах хозяйства и стал круто выстраивать будущую речь с совратившим его земледелом. Душевное отчуждение мигом увеличилось в размерах, когда память услужливо подбросила счет потерянным деньгам и времени.

Полутанковая колонна, посверкивая огоньками на крутых виражах, пропала наконец с глаз. Захаров опомнился, с недоумением поглядел на канистру и бросил ее. Однако тотчас нашарил в травах и снес в сарайку.