Камень в моей руке

— Да, мы решили не посвящать тебя в план, потому что боялись, что все может сорваться в любой момент, и не хотели волновать тебя понапрасну. Подвернулся удачный случай — на кухне меняли оборудование, старые плиты и холодильники отправили в утиль. Нельзя было упускать такую возможность. Вчера ночью Вагнер потихоньку вывез детей из замка. Ты так сладко спала, что мы решили тебя не беспокоить. Не волнуйся, они благополучно добрались до деревни — там их укроет одна семья, его дальние родственники.

— О, Генри… Я чуть с ума не сошла!

— Знаю, милая, но теперь все уже позади, они в полной безопасности. Возможно, было бы правильнее отправить с ними и тебя, но я не могу прожить без тебя и дня. Я поступил как последний эгоист, прости. Но эта задержка — лишь на пару дней, совсем скоро мы все будем на свободе.

Я бесновался. «Не уходи, только не уходи, не верь ему! Мы здесь, совсем рядом, он убивает нас», — моя голова едва не лопалась от крика, а из потрескавшихся сухих губ не слетало ни звука.

— Ладно, милый, тогда я не буду больше отвлекать тебя, хорошо?

Я собрал последние силы, так что жилы на шее чуть не полопались. Из моего горла раздался сдавленный, резкий хрип. Вагнер тут же метнулся ко мне и зажал мне рот потной, провонявшей табаком ладонью.

— Что это там? — встревоженно спросила Элиза.

— Это старик Вагнер. Простыл, видимо, — бесцветным голосом сказал профессор. — Попросил его ассистировать мне в одном эксперименте.

— О, ясно. Как думаешь, он все слышал? Неудобно получилось… Ну что ж… До встречи, милый! — глухой щелчок замка оборвал последнюю надежду на спасение.

— Чтоб тебя черти разорвали, болван, — заорал профессор. — Ты чуть не погубил все дело! Почему очкарик не спит?! Ты что, проворонил время инъекции?

— Нет, профессор, все по инструкции, — залепетал Вагнер.

— Прочь! — оттолкнул его профессор. Я почувствовал легкое жжение в правой руке, и голову снова заволокло непроглядным туманом. Последнее, что я услышал перед тем, как отключится, был тихий стук в дверь и голос Элизы:

— Вагнер! Я заварила чай с душицей. Лучшее лекарство от простуды! Тут еще бутерброды и конфеты. Я просто оставлю поднос под дверью!..

…Огоньков в черном небе было видимо-невидимо, словно кто-то рассыпал сахарницу. А если протянуть руку, то можно сорвать звезду, как яблоко с дерева, и подержать в ладони — она совсем не жжется, только мерцает призрачным серебристым светом. А потом можно дунуть — и она, подхваченная ветром, улетит, зацепится на случайном месте в каком-нибудь созвездии, и вот уже кривой ковшик-Медведица превратился в… жирафа. Жираф — удивительное животное, грациозное и величественное. Он заслуживает того, чтобы было созвездие, названное в его честь… Легкое течение подхватывает меня и несет к новым россыпям звезд. Млечный путь похож на медленную реку с молочной водой. На его берегу виднеется крошечная фигурка мальчика, который запускает парусник. Сердце замирает на миг, а потом начинает бешено биться о ребра. Я рвусь к нему, но вязну, словно муха в киселе…

— Лис! Лис, проснись! Ты слышишь меня? — Элиза склонилась надо мной, и в ее глазах — темная тревога. Я больше не чувствовал ремней, которыми был пристегнут к кушетке, и попытался сесть. Голова кружилась, и все звуки пробивались словно сквозь толщу воды. Потом я увидел Фриду. Она сидела на полу у соседней кушетки и рыдала в голос. «Видимо, я еще сплю, — подумал я. — Фрида никогда не плачет. Так говорил Ранбир. А где же он сам?..».

Я сполз на пол и вцепился в Фриду — это дало силы сделать еще один вдох и осознать до конца. Ранбир — под простыней, покрытой ржавыми пятнами. Я увидел распухшее от слез лицо Фриды и вдруг осознал: она потеряла гораздо больше, чем друга. Возможно, она и сама поняла это только сейчас.

Я нашел глазами Элизу. Она держала на руках Лукаса, который по-совиному таращил глаза. Коломбина с грязными разводами на зареванном лице вцепилась в ее юбку.

— Кто еще? — хрипло спросил я.

— Дафна.

— А Бен?

— Я тут.

Ухватившись за кушетку, я медленно встал. Бен, сжимая в руках швабру, стоял около Вагнера и профессора. Руки Вагнера были связаны за спиной, а из разбитой губы бежала струйка крови.

— Хорошо. Все проснулись… Почти все… Пора идти.

— Ты что, так и уйдешь?! Не дав мне возможности сказать хоть слово в свою защиту? Элиза… Ты клялась, что любишь меня…

— Мой Генри давно умер. А тебе мне сказать нечего.