Каменное сердце

— Несправедливо.

— Поэтому я возвратился на родительскую ферму, которую вы сохранили для нас на том суде.

— Я был в долгу перед вами.

— Это была славная жизнь, хотя и нелегкая. Но родители мои состарились, они не смогли трудиться по-прежнему, и нам пришлось нанимать работников. А потом, весной прошлого года, вдруг явился мой прежний капитан. Он сказал, что король решил вторгнуться во Францию и что ему нужны все люди, умеющие держать в руках оружие. Плата была хорошей, и я согласился. — Собеседник внимательно посмотрел на меня. — Я не имел никакого представления о том, что меня ждет. Вы, наверное, думаете, что это звучит по-детски наивно? Ну не глупо ли говорить подобные слова тому, кто был профессиональным солдатом?

— Что же произошло? — поинтересовался я осторожно.

Ликон говорил теперь достаточно спокойно, однако в голосе его сквозило отчаяние:

— Сперва меня отправили в Шотландию на одном из кораблей лорда Хартфорда. Вы слышали, наверное, что король приказал ему начать войну и не щадить ни женщин, ни детей? Лорду Хартфорду это было очень не по душе, но Генрих настоял на своем. Мы высадились в местечке под названием Лит, взяли город штурмом, сожгли все дома, разогнали мирных жителей по окрестностям.

Моя сотня там и осталась, и больше в боях я не участвовал, но вся армия отправилась в Эдинбург и стерла этот город с лица земли. Наши вернулись назад с огромной добычей, они унесли все ценное, что только можно было найти. Корабли под тяжестью груза настолько осели в воде, что некоторые вполне могли потонуть. Однако грабеж — часть войны: без надежды на поживу солдат в чужую страну не пойдет.

— А теперь скотты грозятся вторгнуться к нам вместе с тем подкреплением, которое прислали им французы.

— Да, король Франциск хочет покончить с Англией раз и навсегда. — Джордж провел ладонью по светлым кудрям. — Прямо из Шотландии мы отплыли во Францию. В июле, почти ровно год назад. Я командовал полусотней стрелков. В живых не осталось ни одного.

— Неужели?

— Ни одного. Мы высадились в Кале и пошли маршем на Булонь. Окрестности обоих городов были уже разорены фуражирами. Как и в Шотландии, поля были вытоптаны, а деревни сожжены. Никогда не забуду, как местные жители стояли у дороги в лохмотьях — старики, женщины, дети, — ибо у них не осталось совсем ничего. Что наши солдаты не отобрали, то уничтожили. Помню этих бедолаг, голодных, замерзших, насквозь промокших: в прошлом году во Франции, как нарочно, дожди сменялись ледяными ветрами. Помню, какими бледными были их лица. — Голос его превратился в шепот. — Там была одна женщина… Истощенной рукой она прижимала к себе ребенка, протягивая другую за подаянием. Проходя мимо, я понял, что малыш уже мертв, что его пустые глаза остекленели. А бедная мать еще не заметила этого.

Ликон не отводил от меня глаз и все говорил:

— Нам не позволяли останавливаться. Я видел, какое впечатление произвело это зрелище на солдат, но мне следовало постоянно подбадривать их, не давая людям замедлить шаг: «Вы должны, должны, должны…»

Он сделал паузу и глубоко вздохнул, а потом заключил:

— И если французы высадятся в наших краях, они сделают то же самое… из мести. Теперь их командиры будут кричать: «Круши все, ребята!» Это их солдаты поплывут домой с награбленным добром.

— И все лишь потому, что король захотел славы! — с горечью произнес я.

Гримаса отвращения исказила лицо Ликона.

— Там, на окраине Булони, нам довелось пройти мимо Генриха. Он находился в своей ставке, среди разбитых на пригорке великолепных шатров. Я лицезрел его, закованного с головы до ног в броню, верхом на гигантском коне — таких животных мне вообще не доводилось видеть, — наблюдающего за ходом битвы. И конечно же, он держался больше чем на расстоянии пушечного выстрела от городских стен. — Сглотнув, Джордж продолжил: — Наша сотня шла вверх по склону под огнем французов… Булонь расположена на верху холма. Все, что могли сделать наши, — это укрываться за земляными валами, стрелять в город из пушек и буквально по дюйму продвигаться вперед. На моих глазах живой и прекрасный город Булонь превращали в груду мертвых обломков. — Вновь посмотрев на меня, Ликон добавил: — Вы даже не представляете себе, что это такое — убить человека.

Помедлив, я ответил:

— Вообще-то, однажды я и сам лишил человека жизни. Пришлось… иначе он убил бы меня. Я утопил его, не позволив вынырнуть из грязного пруда. До сих пор помню звуки, которые он издавал. Позже я едва не захлебнулся сам — в полноводной сточной канаве. С тех пор я боюсь утонуть, хотя подобная смерть была бы для меня справедливой.

— Справедливости в этом мире не существует, — негромко произнес Ликон. — Смысла тоже. И это хуже всего… Я молю Бога забрать у меня воспоминания, но Он не хочет этого делать.

Посмотрев на богато вызолоченную статую Девы Марии на алтаре, невозмутимо взиравшую на нас из своей неизмеримой дали, Джордж возобновил свою страшную повесть: