Каменное зеркало

– Я знаю, чего хочу! – хрипло выкрикнул Штернберг. Он одичало метался вокруг дерева, из последних сил увёртываясь от ударов. В какой-то миг он, спрятавшись за широким стволом, не мог видеть твари – когда же бестия показалась, то это был уже не злорадно ухмыляющийся Мёльдерс, а строгий Эдельман, небрежно держащий в руках жреческий посох.

– Я знаю, чего хочу, – повторил ему Штернберг. – Хочу только одного: победы для моей страны. Ради этого я согласен умереть. Но сначала должен завершить своё дело! Позволь мне вернуться на капище. Дай моей стране достойное будущее! А после можешь делать со мной всё, что пожелаешь…

Нет

Ты который не верит в то что он делает Ты искажаешь Зеркала

– Да чёрт с ней, с верой, когда есть долг! – заорал Штернберг. – Какая, к дьяволу, вера со всеми этими концлагерями? Издеваешься? Вера во что? Я должен, и всё тут! Должен! Это моя страна, мой долг – дать ей победу! Я должен, и неважно, что я при этом думаю!

Лже-Эдельман ткнул его посохом в рёбра, и Штернберг задохнулся от боли. На красивом лице Эдельмана прорезалась чужая, волчья усмешка.

Приходя верь Не веря не приходи Раз пришёл плати

Тебе нечем платить Ты разбит изнутри Ты разбиваешь Зеркала

– По-твоему, было бы лучше, если б я действительно верил во всё это дерьмо? Вроде того, что Гитлер – самый достойный человек на земле? Или что во всём виноваты евреи? Или что ради блага нации надо морить голодом и жечь в топках детей и женщин?.. Да, есть такие, которые верят! Но ведь Зеркала таких не принимают, я видел! Ты же, получается, сама себе противоречи…

Штернберг подавился словами, получив страшный удар по плечу, и не упал лишь потому, что дерево высилось совсем рядом, и он привалился спиной к стволу, больше не имея сил уворачиваться, только прикрываясь руками, и удары посыпались на него градом – по ногам, по плечам, по голове. Он повалился на колени, отплёвываясь кровью, чувствуя, что прикушенный язык с одной стороны превратился в рубленый бифштекс, а дёсна возле зубов сочатся солёным.

Суть сила жар намерения Только это для Зеркал имеет значение

Это же мои собственные слова, дошло до Штернберга сквозь боль и одурь.

Был огонь Остался пепел Был свет Остался чад Был жар Осталась копоть Ты который делает то чего делать не желает Ты мараешь Зеркала

Бестия схватила его за длинные волосы на макушке и рванула его голову вверх так, что чуть не хрустнули шейные позвонки.

Была вера Осталась ложь Ты который не верит сам себе Ты оскверняешь Зеркала

Обличье бестии смазалось, исказилось, и теперь вместо красавца Эдельмана к Штернбергу склонялось непереносимо омерзительное существо неопределённого пола и неясной родовой принадлежности, полузверь-получеловек в светло-серой эсэсовской шинели, всё больше смахивавшей на волчью шкуру. Корявая, покрытая жидким белым волосом мускулистая рука с тёмными когтями крепко сжала ему горло – и с размаху приложила затылком к дереву.

Ты больше не нужен Зеркалам Ты разрушаешь Зеркала Ты не достоин Зеркал

Умри

Штернберг, извиваясь от удушья, судорожно глотая воздух широко раскрытым ртом, нашаривал на поясе рукоять кинжала.

Умри

– Да иди ты! – прохрипел Штернберг, выдирая кинжал из ножен. Длинный клинок вспорол заснеженный воздух серым блеском – и прошёл сквозь оборотня, словно сквозь дым. Однако бестия мгновенно ослабила хватку, отшатнулась. Штернберг вырвался, попятился на непослушных ногах, держась за горло и заходясь в надсадном кашле.

– Ну что? Получило паёк, чучело волосатое? – сипло выкрикнул он. – Иди сюда, мразь! Добавка будет!

Нет уж, если и подыхать, то только не сейчас, сказал он себе. Ни в коем случае не сейчас. Сначала – Зонненштайн, даже если для того, чтобы снова попасть на капище, придётся у самого дьявола хвост выдрать…

Припадая на одну ногу, Штернберг медленно обходил бестию по кругу. Кинжал в его руке был как материализовавшаяся и закалённая отчаянием ярость, как вылезшее из уязвимой плоти стальное жало. Тварь ухмылялась. Похоже, она была довольна.

– Чего скалишься? – зашипел Штернберг. – Страшилище. Что, все жрецы Зонненштайна были такие уроды? Теперь понятно, почему Зеркала меня приняли. В вашем профсоюзе я был бы просто красавцем…

Бестия бросилась к нему, кромсая воздух тяжёлым посохом, и Штернбергу вновь пришлось отступать, отшатываясь от бешеных махов палки, глухо взвывавших возле самого лица.

– Ты, тварь! Озверела от скуки? – продолжал изгаляться он, подкарауливая момент, когда можно будет атаковать и ударить наверняка. – Сколько веков ты тут сходишь с ума от безделья? Или у тебя тоже – долг?