КамТугеза

– Каждый человек рано или поздно обязан этот выбор сделать, – добавил, не поднимая головы, Энрике, – и потом отвечать за свой выбор.

– А мы сегодня с Тихоном решили, что все для всех давно решено и если мы что и можем выбрать, то это в какой руке держать зубную щетку, – сказал Прохор.

– Я не совсем так говорил, – вмешался Тихон, – но это вряд ли интересная тема.

В этот момент Энрике шумно отодвинул стул и встал.

– Ты что вскочил? – спросила Лена.

– Ты, Прохор, меня извини, но такого шанса спросить обо всем, у меня больше не будет, – Энрике говорил тихо и медленно. Было видно, что все слова им много раз обдуманы. – Я знаю, ты мужик хороший и мне все разъяснишь. Вот вы сидите и вспоминаете, как все замечательно было. А скажи мне, Прохор, кто сделал так, что от этого всего сейчас лишь воспоминания и остались? А страна‑то сама где? Кто решил, что она не нужна? Кто на месте моей страны слепил это недоразумение? Кто за меня этот выбор сделал? Или у меня, как ты говоришь, изначально выбор был только, какой рукой попу вытирать?

– Ты сейчас на меня как прокурор смотришь. Даже мурашки по спине, – попытался пошутить Прохор. – Будете меня судить? Тогда хотя бы адвоката дайте.

– Нет, Прохор, судить мы будем не тебя, – сказал Энрике, – а ту власть, которую ты представляешь, а ты у нее как раз адвокатом и поработай. Тебе и самому полезно с народом откровенно поговорить: послушать его мнение.

– Ну раз так, я готов, – Прохор тоже встал и отошел от стола к окну. – У тебя и речь обвинительная готова? – Прохор улыбался, делая вид, что все это воспринимает как игру.

– Мы с тобой, Прохор, в один год родились, – Энрике  достал с полки большой альбом с фотографиями и положил на стол. – Тогда после войны прошло всего семнадцать лет. Но страну, потерявшую десятки миллионов лучших людей,  уже подняли из руин. И главное, сделали так, чтобы впредь не у одной суки даже во сне мысли не было с нами повоевать. Всего семнадцать лет…

– А можно за это выпить? – Прохор вернулся к столу, и с любопытством стал смотреть фотографии, перелистывая тяжелые страницы. На одной он узнал себя, очень юного и веселого с каким‑то плакатом в руках на длинной палке, в толпе одноклассников, наверное, собирающихся на первомайскую демонстрацию. – А то может все уже заскучали от наших разговоров.

– Мы еще не успели заскучать, но выпьем с удовольствием, – Саня разлил по рюмкам и предложил тост: – За Юрия Алексеевича Гагарина! Это после его полета стало ясно, что отсидеться за океаном у них не получится.

Все выпили, кроме Энрике. Он подождал пока опустеют бокалы, пока все закусят и дожуют, а потом продолжил:

– Так вот, в этот момент появились вы: жадные, ленивые, высокомерные дети партийной элиты. Вам было мало ваших папиных дач и квартир. Вы хотели гораздо большего. Вам хотелось красивой жизни. Не завтра, а немедленно. Это мы, крестьяне не понимали тогда, что и сколько стоит. Про внешний мир мы знали только из вашего телевизора. А ваш телевизор показывал нам только бомжей и миллионы безработных. А вы были там лично и вам там очень понравилось. Делать жизнь хорошей здесь и для всех долго. И вы решили уехать туда на уже готовое. Но чтобы жить там, нужны деньги.

Энрике ходил за спинами гостей от окна до двери и обратно. Он был сильно возбужден, но очень хотел говорить спокойно, чтобы было понятно каждое его слово. Прохор продолжал листать альбом, но было видно, что он внимательно слушает.

– В это время в мире произошли две вещи: энергетический кризис там у них, а здесь у нас, в Советском Союзе, открыли сибирскую нефть. Тюмень, Сургут, Ханты‑Мансийск. Вы посчитали, прикинули и когда поняли, сколько триллионов долларов стоит то, что находится в нашей земле, решились. Было страшно, но жадность победила страх. От страха вы побежали к нашим врагам, пообещав им, что если они дадут вам разрешение жить у них, то вы принесете им на блюдечке нашу страну. Презирая и не пуская вас дальше крыльца, они научили, как взорвать страну изнутри.

Энрике наконец остановился, встал за своим стулом и сжав пальцами его спинку, смотрел на продолжающего улыбаться Прохора. Все молчали, чувствуя неловкость ситуации, но не зная, как это остановить. А он продолжал: