Каникулы

– Моя семья живет в России, в Москве, – начала я. – Моя мама – мы с сестрой уже рассказывали о ней – родилась в семье корейцев, эмигрировавших в СССР в прошлом веке. Она работает врачом. Она… По правде, она не знает почти ни слова по-корейски…

Ю Джон, кажется, улыбнулся. Исподтишка, как будто скрывая это от меня. Я отвела глаза – какая красивая у него, оказывается, улыбка. И родинка на щеке. Как было бы здорово, если бы он улыбался открыто. Улыбался мне.

– Мой отец – русский, – продолжила я. – Они с мамой познакомились в студенческие годы и почти сразу поженились. Правда, через два дня после свадьбы мама укатила на месяц в Корею – как раз тогда ее пригласили в студенческий лагерь… – Я замялась: – Сюда. Но зато после ее возвращения они уже никогда больше не расставались надолго, тем более что вскоре появились мы с сестрой…

По правде говоря, я ждала, что и это вызовет у него улыбку: невеста, уезжающая в другую страну сразу после свадьбы, и это кореянка! Неслыханно. Но я ошиблась. На его лице не было и следа улыбки. Наоборот, на нем появилось какое-то пугающее выражение. Глаза блестели, вперившись взглядом в меня, губы сжались, а потом скривились, выражая гадливость. Казалось, будто он только что услышал что-то мерзкое, лживое. Я съежилась под его взглядом и спрятала глаза. Продолжать не хотелось.

– Твоя очередь, – только и смогла выдавить я.

Я услышала, как он усмехнулся: холодно, отрывисто, – поднять глаза я все еще не решалась.

– Мне не о чем тебе рассказать, – произнес он. – У меня никого нет.

Тут я не удержалась от того, чтобы взглянуть на него. «Ты сирота?» Внутри мгновенно разлилась какая-то всепроникающая слабость, как будто я разом обмякла. Я чувствовала его боль в этих словах, и мне захотелось сказать что-то, от чего он снова улыбнется. Но, прежде чем мне удалось собраться с мыслями, Ю Джон перехватил мой взгляд и, цедя слова, выдавил:

– Мой отец убил мою мать.

Несколько долгих секунд я сомневалась, что правильно поняла его, но переспросить не решалась. Если это правда, то я… понятия не имела, что говорить. Не только по-корейски, но и по-русски. Но Ю Джон не стал дожидаться моего ответа. Он поднялся и зашагал прочь.

Остаток урока мне пришлось провести третьей в паре Да Вун и Мин Ю. Сославшись на то, что плохо говорю по-английски, я только слушала их и кивала. Слушала, но думала о другом. О словах Ю Джона. О его уходе. О его злых глазах. И еще о том, чего он мне не сказал.

Следом нас ждал мастер-класс по каллиграфии от Ха Енг. Желая сплотить нас, Джи Хе, как и планировала утром, решила уделить как можно больше времени совместным занятиям, хоть это и шло в ущерб нашим обязанностям в лагере. «Что ж, рисовать китайские закорючки – не туалет драить!» – решила я, направляясь в столовую. Там Ха Енг выдала каждому альбомные листы и специальные перьевые ручки, уже заполненные чернилами.

Несмотря на то что в обиходной речи современные корейцы практически не используют китайский язык, в корейском предостаточно заимствований из китайского, поэтому основные иероглифы здесь знает, пожалуй, каждый. К тому же наряду с корейскими числительными корейцы используют китайский счет.

Но знать – одно, а уметь правильно писать – совсем другое. Ха Енг закрепила на стене лист ватмана и шаг за шагом показывала нам, каким образом выстраивается каждый из иероглифов. Параллельно она рассказывала о стилях письма и об особенностях написания различных категорий знаков.

Оказалось, что мама Ха Енг – китаянка, и китайский был для нее вторым родным языком. Рассказывая о нем, она даже улыбалась – честно говоря, после случая с ягодами я побаивалась ее улыбки, но сегодня та выглядела вполне безобидно. И хотя Ха Енг все еще избегала встречаться со мной глазами, сейчас я не сомневалась в ее искренности. Похоже, ей и вправду нравилось выписывать хитроумные закорючки так, чтобы с каждым разом выходило лучше и лучше.

Начав с простейших иероглифов типа «солнце», «луна» и «человек», мы продвигались дальше, и Ха Енг показала нам самый сложный иероглиф китайского языка, состоящий из шестидесяти четырех черт. Выписывая его, она, казалось, не дышала. Я решила даже, что сам процесс вводит ее в своеобразный экстаз, ведь в конце ждет оно – совершенство, созданное собственными руками.

Мне же эта наука оказалась не под силу: из-под моей руки выходили сплошь каракули. У остальных, правда, дела обстояли не лучше: я косилась на заляпанный кляксами лист Ан Джуна, сидевшего рядом, и кривоватое нечто, заполнявшее лист Да Вун, которая сидела напротив. Признаться, зрелище чужих неудач меня утешало.

Освоив основные слова, мы перешли к числительным. Как объяснила Ха Енг, достаточно простые и в произношении, и в написании цифры от одного до десяти прекрасно подходят для тренировки начинающего каллиграфа. «И» – один, «ар» – два, «сань» – три… А дальше почему-то «у» – пять. Я одна, кажется, удивилась – никто не повел и бровью.

– Ты пропустила «четыре», – сказала я.

Все уставились на меня. Ха Енг оторвалась от ватмана и повернулась ко мне, но молчала.