Каникулы

Но этот взгляд я никогда бы не спутала с другим. А это значит, что моя мать согласилась стать «ритуальной женой» другого мужчины. Не моего отца. Или – от ужаса, который я испытала, осознав это, кровь застыла в жилах – как раз моего отца?

Я пялилась в одну точку, как безумная, повторяя одно и то же: «Это неправда! Это неправда! Это неправда!»

«Это правда, – отвечал внутренний голос, – твоя мать была женой Пастора. Она вернулась в Россию уже беременной. Все, что ты знала о своей семье, – ложь».

Я перевернула страницу альбома назад и еще раз пересчитала детей. Так и есть: десять, включая Ю Джона и Су А. Еще две дочери родились в России следующей весной.

Я вышла на улицу, пошатываясь, и чуть не упала с крыльца – ноги подкосились. Ножницы для мяса так и остались валяться где-то среди бумаг Джи Хе. Поверить в то, что я сейчас узнала, было слишком трудно. Может, мне все привиделось оттого, что в организме скопился попадавший туда вместе с едой яд? Несмотря на все мои старания, он, конечно, все равно понемногу усваивался…

В тишине пустого лагеря я услышала собственный безумный смех. Да-да, это все – глюки! И то, что мы попали сюда, и то, что они сделали с сестрой…

«Твоя сестра – лекарство. И ты тоже», – я вновь повторила про себя слова Ю Джона. Так что же он имел в виду?

Лежа в ханоке без сна, я придумывала план. Ждать дольше нельзя – днем я доберусь до «клиники». То, что я сегодня узнала, перечеркнуло всю мою жизнь. Я – дочь основателя религиозной секты, насчитывающей миллионы адептов. У меня одиннадцать братьев и сестер, о десяти из которых я узнала только теперь. И в одного из братьев я влюблена.

Боже, он ведь целовал меня, зная, что я его сестра! Теперь понятно, почему после этого Ю Джон выглядел так, будто его укусила змея. Как он вообще решился на такое? Но… Если бы сейчас мне предложили изменить прошлое, сделав, чтобы этого поцелуя не было, я бы отказалась. Пусть между нами останется хотя бы воспоминание о том мгновении. Ведь до сих пор мысли о нем вызывали у меня мурашки. Я должна убраться отсюда как можно скорее, чтобы больше никогда не видеть Ю Джона!

Кто бы ни был моим отцом, в моих жилах течет кровь прадеда по материнской линии – партизана, воевавшего против японцев. Годами он ползал по этим лесам, питаясь подножным кормом и ночуя в землянках. Он избежал плена, даже когда японцы бросили на его поиски целую роту. Он спасся и спас свою семью. Он боролся и победил потому, что хорошо знал своих врагов, а я… Я понимала теперь, что совершила огромную ошибку, замечая Пастора лишь по утрам на «церемонии». Он смотрел на меня с портрета и подмечал каждое мое движение, каждый шаг. Он был пауком в той паутине, в которой я оказалась добычей. Я не видела его, а он видел все.

Он – ключ к тому, что здесь творится. Я вдруг почувствовала это нутром. Чтобы спасти сестру и сбежать отсюда, мне придется бросить вызов не всем в лагере, а только ему одному. Смогу ли я? Пока все козыри у него в руках. Интересно, что бы сделал мой прадед, окажись он на моем месте?

«Он был партизаном, – шепнул внутренний голос. – Они действуют тихо, но решительно. Но, прежде чем начать, отвлекают внимание противника обманным маневром».

До рассвета часа два, все должны вот-вот вернуться. Сегодняшний день решит все. И я начну его… С диверсии. Я выдернула из чемодана черную футболку и разорвала ее по швам. Затем порвала каждую из половин еще на две части. Связав все четыре лоскута с одного из концов, я оформила их в некое подобие черного банта на длинных завязках. Теперь осталось дождаться, когда портрет вернут на прежнее место.

Вдруг мой взгляд упал на собственные руки – они все еще были выпачканы красной краской. За всем случившимся я напрочь забыла об этом. Сейчас идти в прачечную было опасно: как бы меня там не застукали. Я решила пойти после того, как все уснут.

Голова, несмотря на очередную бессонную ночь, работала на удивление ясно. Даже слишком ясно. Так, будто меня настигло какое-то неведомое доселе просветление. Тело казалось легким, почти невесомым. Сегодня я доберусь до «клиники», и никто не сможет помешать мне.

Вскоре вернулась Ха Енг. Притворяясь спящей, я слышала, как скрипели ступени и хлопали двери других ханоков. Все они здесь.

Мне повезло: рухнув на матрас, моя соседка немедленно забылась. И хотя глаза ее по-прежнему были открыты, она так сопела, что было ясно – сектантский обряд, растянувшийся на полночи, отнял у нее все силы.

До гонга оставалось не больше часа, медлить было нельзя. На цыпочках я вышла из ханока и остановилась на крыльце. Портрет висел на прежнем месте. Приблизившись, я повязала на него скроенную из обрывков черной футболки траурную рамку. В Корее они обычно надеваются сверху фотографии умершего, крепясь за два верхних угла. Венчает рамку небольшое украшение-плюмаж.

У меня рамка получилась так себе: вместо плюмажа странное узловатое нечто, но выглядело правдоподобно. Я усмехнулась про себя: «Посмотрим на их реакцию!»