Каникулы

Остановившись в нескольких десятках метров от поляны, я прижалась к стволу сосны. Наблюдая за тем, что там происходило, я чувствовала, как меня охватывало странное оцепенение. Дыхание перехватило, тело окаменело. Я стояла недвижимая, вперив взгляд в странное действо, происходившее передо мной.

Центром его была Катя. Остальные – и девушки, и парни – стояли на коленях, окружая ее. Они склонили головы и распевали протяжными монотонными голосами одно и то же: «Способная изгнать смерть, способная умирить боль, способная изгнать смерть, способная оживить плоть…» И так раз за разом. Катя же подняла руки к ночному небу и развернула ладонями к чаще, как будто призывая обитающих там лесных духов.

Вдруг ее губы задвигались быстро-быстро: она что-то шептала, но слов было не разобрать. С распущенными развевающимися на ветру волосами, в каком-то длинном светлом балахоне, она походила на языческую жрицу или… колдунью.

Сестра склонилась к земле, и что-то блеснуло в ее руке: нож. Зажав лезвие между ладоней, она даже не вскрикнула, а вот я не сдержала крик. Повезло, что в этот самый момент, подогреваемые зрелищем стекавшей по лезвию крови, сектанты запели громче, и меня никто не услышал.

Чан Мин поднялся с колен и подошел к Кате. Разорвав круг, он улучшил мне обзор: теперь я видела, что кровь из Катиной ладони капала на камень – тот самый, что стоял у подножия треноги с портретом. Чан Мин, взяв нож из рук Кати, порезал собственную ладонь. Затем сжал кисть, давая каплям стечь на камень, а потом протянул руку Кате. Она вложила собственную порезанную руку в его ладонь, и он крепко сжал ее.

Один за другим подходили к ней Ю Джон, Тэк Бом, Ан Джун и остальные, проделывая то же самое. Замыкала круг Джи Хе. Она была единственной, кто, порезав руку, дал нескольким каплям стечь на камень, но не коснулся Кати. Она же перевязала ладонь сестры длинной белой лентой. Все остальные обошлись без перевязки – попросту зажали кровоточившие раны рукавами.

Все время, пока продолжался этот странный ритуал, они пели: «Способная изгнать смерть, способная умирить боль, способная изгнать смерть, способная оживить плоть…» Не пела одна Катя. Она что-то говорила каждому, кто к ней подходил, но я не могла расслышать ни слова.

Наконец все вновь обступили сестру, а она закружилась вокруг костра, непрерывно вращаясь вокруг себя, как в танце с веерами, которому учила нас Су А. Ее белый балахон надулся колоколом, а волосы разметались по плечам, то и дело задевая лицо. Она раскинула руки по сторонам, едва не касаясь ладонями пламени, которое, следуя за ее вихревыми движениями, тянулось к ней, того и гляди готовое опалить одежду. Но сестра продолжала кружиться, словно в исступлении. Остальные вновь упали на колени и, воздевая руки к небу, кланялись Кате до земли, продолжая распевать бесконечную мантру.

На ватных ногах я попятилась назад, а потом, зажав рот рукой, чтобы не закричать, помчалась прочь через лес. От увиденного меня колотил озноб. Руки дрожали, а ноги заплетались. Зуб на зуб не попадал, хотя холодно мне не было, наоборот, от бега я разгорячилась и то и дело вытирала со лба пот. «Господи, что здесь творится? – носилось в голове. – Помоги мне выбраться! Пожалуйста, помоги!»

Я не сразу осознала, что бежала в сторону, противоположную той, где находился лагерь. Я хотела сбежать. Летела через лес с одной лишь мыслью – сбежать как можно дальше.

«Остановись… – шептал внутренний голос, но я продолжала бежать без оглядки, пока он не завопил: – Стой, иначе погубишь самого близкого тебе человека!»

Я замерла посреди чащи как вкопанная. Я соображала. Да – я выбирала тогда, сбежать или остаться. И хотела сбежать. Страха оказалось слишком много. Он, как яд в этой их «благословенной пище», накапливался во мне постепенно и теперь вырвался наружу. Пытаясь пересилить его, я пересиливала саму себя. Что, если они уже убили Катю? Или… Это происходит прямо сейчас?

Я прислушалась, но ничего не слышала: ни песен, ни криков – ничего, кроме собственного прерывистого дыхания. Тогда я задержала его, вслушиваясь в саму себя. Катя – моя двойняшка, мы всегда были двумя частями единого. Я с самого рождения чувствовала ее так же, как и она меня. А теперь я пыталась вновь ощутить нашу связь, которая здесь каким-то странным образом ослабла.

«Она жива», – ответил на мои мысли внутренний голос.

Я знала, это не страх говорил во мне. Страх гнал меня прочь, а внутренний голос убеждал вернуться в лагерь. Он говорил, что с Катей ничего не случилось, повторял, что она жива. И раз за разом твердил, что жизнь самого близкого мне человека зависит от меня. Он возвращал мои расстроенные мысли к тому, с чего я начала: я должна разобраться, что творится в «клинике», и во что бы то ни стало спасти сестру!