Каникулы

Затем, стараясь двигаться как можно тише, я поспешила в прачечную. «И как я сразу не подумала о хлорке?» Мучилась в душевой, терла руки жесткими щетками, когда средство было под рукой. Я полила кисти едким раствором, и не прошло и минуты, как краска начала потихоньку слезать. Бедные мои ручки: кожа горела огнем! Хорошо, что в аптечке, которую Катя забыла, переезжая в другой ханок, была мазь от ожогов. Я намазала кисти толстым слоем, и боль мало-помалу стихла. Мне даже удалось вздремнуть, перед тем как послышался гонг. Точнее, я провалилась в сон в тот самый момент, когда моя голова коснулась подушки.

День седьмой

От гонга я подскочила как ужаленная. Ха Енг нехотя выбиралась из-под пледа, потирая сонные глаза. Под ними легли черные тени, само лицо казалось бледным. Она смертельно устала и не выспалась. Будет отлично, если с остальными то же самое!

А вот я была напряжена как струна. Ни тени усталости, сомнений или страха. Я в осаде, вокруг враги, но другого выхода, кроме как спастись, у меня нет. Потому что ради сестры я не могу сдаться.

Как и ожидалось, сомнамбулический вид собравшихся в центре лагеря бросался в глаза даже сильнее обычного. Они не замечали и друг друга, не то что портрета. Даже Джи Хе казалась вялой. Она – всегда и везде первая – на этот раз появилась на площадке последней. Пошатываясь, словно пьяная, подошла она к портрету и отвесила поясной поклон. Как вдруг…

Не выдержав и положенных пары секунд, тело ее взметнулось вверх. Еще мгновение ушло на то, чтобы она поверила в то, что видит. Затем, рванувшись к портрету разъяренной кошкой, она одним рывком сорвала рамку. Сжав в кулаке мою разодранную футболку, Джи Хе обернулась к нам.

– Кто это сделал? – прошипела она.

Все уставились на нее, выпучив глаза. И я, конечно, тоже. Переигрывать не стоило, поэтому, наблюдая за остальными, я старалась делать как все. Все разинули рты.

– Кто это сделал? – повторила Джи Хе, чеканя слова.

Никто не признавался. Повязать траурную ленту на фотографию мертвого – значит выказать уважение, но, если человек живой, подобное означает не что иное, как пожелание ему скорейшей смерти.

Катя застыла, зажав рот рукой. Чан Мин выпучил глаза так, что они, казалось, вот-вот лопнут. Тэк Бом стоял неподвижно: даже жевать и дергаться перестал. У Ха Енг и Мин Ю лица вытянулись, так что челюсти впору было подвязывать. Да Вун то и дело щурила свои разрезанные операцией глаза и моргала быстро-быстро, как будто старалась «развидеть» то, что предстало перед ними. Ан Джун вперил затуманенный взор в бесконечность. Юнг Иль и Тэк Бом потупились. И только Ю Джон – я ясно видела это – посмеивался. И смотрел на меня. «Прекрати улыбаться, она ведь на тебя подумает!» – кричал мой ответный взгляд, но было поздно.

– Ю Джон, после церемонии ко мне на пару слов! – выпалила Джи Хе.

Я прикусила губу. Меньше всего мне хотелось подставить его под удар. «Ну кто тебе мешал сдержаться?» – мысленно спрашивала я его, но не могла прочесть в его взгляде ответа. Его глаза сияли так, будто он готов был вот-вот прыснуть со смеху. Но, к счастью, Джи Хе сделала знак Кате продолжить церемонию. Она направилась к портрету, следом шел Чан Мин, а за ним Ю Джон. Он кланялся как обычно, без тени наигранности, но его лицо… Этот ехидный взгляд и сдавленные смешки: любой бы решил, что это он повесил на портрет злосчастную рамку.

Замыкая церемониальное шествие, я на мгновение задержала глаза на лице Пастора. Оскал, а не улыбка и плотоядный взгляд. В Корее говорят: «Взгляд голодного паука сам по себе ядовит». Точнее не скажешь. Сегодня выражение его лица казалось таким же, как в первый день. Конечно, все перемены в нем – странная игра света и тени. Не раз вглядываясь в черты на портрете днем, я видела одно и то же. Только по утрам, в неверном свете фонарей, его лицо как будто менялось.

Своей сегодняшней проделкой я не только разбила привычный сектантский уклад, но еще и узнала наверняка: Пастор жив. До сих пор я не могла быть уверена даже в этом. Мне вспомнились слова, сказанные однажды Ха Енг: «Мой отец тяжело болен, а я не могу помочь». Если бы я только знала тогда, о ком она говорит!

Пастор был жив, но сильно болен и находился, конечно, в «клинике». А мы – его дети – собраны здесь не иначе как для того, чтобы помочь ему излечиться. Ю Джон говорил, что мы с сестрой – лекарство, и теперь я понимала, что нужны мы, скорее всего, как доноры. Доноры крови – самое вероятное. Повязка, которую я видела на руке Кати, подтверждала эту догадку: сестра вполне могла сдавать кровь.

Моя новая теория подтверждалась и тем, что другие сектанты, посетившие «клинику» до нас, побывав там однажды, больше туда не возвращались. Катя же ходила раз за разом вот уже несколько дней подряд. Похоже, именно ее кровь подошла Пастору. До меня очередь так и не дошла. А ведь интересно, его ли кровь течет в моих жилах.