Кант. Биография

Если этого было недостаточно, чтобы привлечь внимание Канта к важности Юма для новой чисто рациональной метафизики, то должно было помочь следующее. Königsberger Gelehrte Zeitung опубликовала 5 и 12 июня 1771 года текст под названием Nachtgedanken eines Skeptikers («Ночные мысли скептика»), который представляет собой драматический монолог в духе «Ночных размышлений о жизни, смерти и бессмертии» Эдуарда Юнга (1742–1745), книги, очень популярной в Германии в то время. Как это случалось довольно часто, автор текста не был опознан. Поскольку стиль произведения очень походил на стиль Иоганна Георга Гамана, который, как известно, не только находился под сильным влиянием Юнга, но и был редактором газеты и часто публиковал в ней собственные сочинения, многие читатели в Кёнигсберге (и не только там) могли счесть, что автор этого произведения – Гаман[789]. Однако он не был автором этих «Ночных мыслей». Он был всего лишь переводчиком, настоящим автором был Давид Юм[790]. Кант должен был это знать.

«Ночные мысли скептика» представляли собой перевод на немецкий заключения первой книги «Трактата» Юма. В самом «Трактате» переведенная часть называется просто «Заключение этой книги»[791]. Гаман дал ей более драматичный, но все же вполне подходящий заголовок. Он явно пытался и другими способами скрыть происхождение книги. Там, где Юм говорит в своем тексте «в Англии»,[792] Гаман ставит in unserm Land, то есть «в нашей стране», и полностью опускает последний абзац заключения Юма, ибо любой читатель понял бы, что перед ним лишь часть гораздо большей работы.

В заключении первой книги «Трактата» Юм обсуждал принцип причинности, но направленность его обсуждения здесь совершенно отличалась от направленности первого «Исследования». В «Исследовании» Юм утверждал просто, что наше знание какого бы то ни было отношения причинности не может быть основано на априорном рассуждении, но «возникает всецело из опыта, когда мы замечаем, что определенные объекты постоянно соединяются друг с другом». В заключении первой книги «Трактата» он подчеркивал, что связь между причиной и следствием «заключается исключительно в нас самих» и является «не чем иным, как определением нашего ума». По «Исследованию» могло бы показаться, что причинно-следственная связь пусть и не объективна, но каким-то образом основывается на самих объектах. В этом же отрывке Юм утверждает, что причинная связь совершенно субъективна. Мы можем пытаться вести свои изыскания до тех пор, «пока не дойдем до первичного, предельного принципа» каждого явления, но ничего не выйдет. Открытие субъективного характера причинного отношения «не только лишает нас всякой надежды на то, что мы когда-либо получим удовлетворение, но даже заглушает само наше желание: ведь оказывается, что, говоря о своем желании познать первичный действующий принцип как нечто находящееся во внешних объектах, мы или впадаем в противоречие с самими собой, или произносим слова, лишенные смысла». Здесь вопрос самой возможности метафизики ставится в контексте дискуссии о принципе причинности, и это немедленно должен был понять Кант – до или после чтения Герца, не так важно. Кант соглашался с Юмом, что связь между причиной и следствием заключается в «определении ума». И хотя он нашел такое определение в чистом разуме, а не в воображении, он столкнулся с той же проблемой, что и Юм: как можно перейти от «того в нас, что мы называем представлением», к объекту?

Это не исчерпывает проблему Юма, поскольку в заключении первой книги проблема причинности поставлена в более широкий контекст. Дело не только в том, что рассудок заставляет нас «противоречить себе или произносить слова, лишенные смысла». Юм не считал безошибочным и фундаментальный принцип воображения, который также «вводит нас в заблуждение, когда мы безотчетно следуем ему (что мы принуждены делать)». Поскольку этот принцип «заставляет нас выводить заключения из причин и действий, он же убеждает нас в непрерывном существовании внешних объектов, не воспринимаемых чувствами. Но хотя обе эти операции одинаково свойственны человеческому уму и необходимы для него, однако при некоторых обстоятельствах они прямо противоположны друг другу, так что мы не можем правильно и закономерно выводить заключения из причин и действий и в то же время верить в непрерывное существование материи. Как же мы согласуем оба этих принципа?»[793] Это ведет к фундаментальным или, если Юм был прав, неизбежным противоречиям. Ясно, что тут требовалось еще много работы.

С точки зрения Гамана, на карту было поставлено, конечно, гораздо больше. Он пытался критиковать чистую философию. Название его перевода очень хорошо отражает экзистенциальное отчаяние юмовского текста, которое так для Юма нехарактерно. Вот всего несколько примеров: