Когда я уходил, Кант попросил меня прийти завтра на обед.
Какой триумф – быть приглашенным к столу королем в Кёнигсберге!..
Когда я пришел на следующий день в условленный час на обещанную почетную трапезу, философ был очень тщательно одет; он поприветствовал меня голосом гостеприимного хозяина и держался с гордым достоинством, будто светящимся изнутри его и очень ему подобающим. Он казался другим человеком, чем тот, кого я видел вчера в шлафроке; он казался не столь сухим телом и душой. Но его высокий лоб и ясные глаза были все теми же, увенчивая и оживляя этого маленького человека.
Едва мы сели и я мужественно собрался, что было неизбежно, играть роль низшего разума, как я заметил, что великие умы живут не только воздухом. Он ел не только с аппетитом, но и с чувственным удовольствием. Нижняя часть его лица, вся периферия щек безошибочно выражали чувственный восторг удовлетворения. Даже его умный взгляд так определенно фиксировался на той или иной закуске, что в эти моменты он был целиком замкнут в себе и был, так сказать, человеком обеденного стола. Точно так же он наслаждался хорошим старым вином. Великие люди и ученые нигде больше так не походят друг на друга, как когда их гости видят их за столом. После того, как Кант воздал должное природе. он стал очень разговорчивым. В его возрасте я видел лишь немногих людей, которые были так живы и так подвижны, как он. И все же во всем, что он говорил, он сохранял сухую невозмутимость, какими бы изящными и остроумными ни были его замечания, часто даже о самых обычных вещах. Он рассказал несколько анекдотов, как будто припасенных для этого случая, и нельзя было удержаться от смеха, даже ожидая самых серьезных мыслей. Он постоянно поощрял меня в одном: чтобы я еще угощался; особенно когда подали большую рыбу, – по этому случаю он вспомнил об одном богатом еврее, который говорил своим гостям: «Ешьте, ешьте, это редкая рыба, купленная, а не украденная». Я рассказал ему, со своей стороны, историю магистра Вульпиуса, который, будучи в гостях у Лейбница, чтобы не пропустить ни слова, проглотил кусок гусиной печени, не разжевывая, и умер на следующий день от несварения желудка.
Одной из черт этого великого человека было то, что его глубокое мышление не мешало его веселой общительности. Он был весь чистый разум и глубокий рассудок, но не обременял этим ни себя, ни других. Чтобы хорошо провести время в его обществе, нужно было только смотреть на него и слушать. Чтобы быть добродетельным, нужно было не просто верить его словам, нужно было следовать за ним и думать вместе с ним, ибо едва ли найдется человек, который жил бы более нравственно и радостно[1391]
.