Кант. Биография

Молодые люди прыгают вокруг нас, старших, как кузнечики. Они преследуют нас с завистью, с насмешкой и с новыми идеями; и знает Бог, что так же, как в Пруссии обстоит дело с юриспруденцией, так и философия особенно превращается во флюгер. Один молодой магистр уже доказал, что существует simplex compositum (простое составное), у которого, впрочем, нет частей. Поэтому simplex и spiritus должны быть in spatio и loco. Философические отпрыски Крузия производят столько же шума, как и Клопшток в поэзии и риторике. Тех, у кого нет ни времени, ни года, чтобы исследовать такие безделицы (Tändeley), называют невеждами, и ведь по-прежнему верно: это – лучший из миров[390].

Так что все усилия Канта показать, что бесконечная делимость пространства не противоречит простым физическим монадам, представлялись старшим вольфианцам лишь безделицей.

Чувства Гамана и других кёнигсбергских интеллектуалов помоложе были более неоднозначными. Так, Гаман, отвечая Линднеру, говорил, что диссертация показалась ему не столь хорошей, как он ожидал, но и пытался убедить Линднера, что точка зрения Канта, согласно которой монады обладают упругими, отталкивающими и притягивающими силами, «более естественна», чем та точка зрения, что они индивидуализируются представлениями. Гаман отмечал: «Я, со своей стороны, часто спрашивал себя, сталкиваясь с яркими догадками (Einfälle) Канта: почему никто не подумал об этом раньше? Кажется так легко принять его точку зрения. Возможно, продолжение будет лучше, и мне любопытно его почитать». Гамана больше интересовало обещание того, что будет в дальнейшем, нежели то, что Кант уже сделал в своей работе. Он ожидал, что Кант «более ясно абстрагируется от понятия пространства, чем другие», опровергнув «различные обманы, производимые силой воображения»[391]. Гаман не нашел в работе всего, чего искал, но «яркие догадки» Канта увлекли его. То, что мы видим в письме Гамана, вполне может быть первым проблеском складывающейся репутации Канта. У Канта было много «ярких догадок», выглядевших многообещающе, даже если они не всегда были хорошо продуманы.

Академические диспуты Канта составляют основу более популярной работы по космогонии, вышедшей в 1755 году, а именно так называемой «Всеобщей истории» (полное название: «Всеобщая естественная история и теория неба»). Кант задумал написать эту работу в 1751 году, когда прочитал в Hamburgischenfreien Urtheile рецензию на теорию вселенной Томаса Райта из Дарема (1711–1786)[392]. Работа отчасти была, по всей видимости, написана, пока Канта не было в Кёнигсберге, но завершена скорее всего там[393]. Как бы то ни было, он опубликовал ее «по совету друзей», чтобы его систему заметил король и чтобы таким образом ее, возможно, изучили другие и, быть может, придали ей математическую точность.

Некоторые исследователи полагают, что «Всеобщая история» противоречит утверждениям, выдвинутым Кантом в его официальных латинских сочинениях того времени, или что, по крайней мере, работа настолько отличается от них по стилю и учению, что кажется, будто она написана другим человеком. На самом деле это не так. Безусловно, академические труды очень формальны, они такими и должны быть. Канту приходилось придерживаться в них академического языка и формы изложения. «Всеобщая история» адресована более широкой аудитории. Кроме того, в ней рассматривается строго физическая проблема, а именно материальное происхождение мира. Другие работы касаются или исключительно метафизических проблем, или проблем, связанных с применением метафизики к физике. Во «Всеобщей истории» метафизика отступает на второй план. В ней Кант хочет показать, как можно объяснить возникновение мира с помощью одних лишь механических принципов. Эти механические принципы были, конечно, ньютоновскими[394].