Канту, как мало кому другому, была знакома повышенная требовательность, с которой интеллект относится к самому себе. Именно это вызывало такую, например, крайность, когда он утверждал, что приносит пользы меньше, чем любой наемный рабочий, и никакой Руссо не убедит его в том, что дело интеллектуала — отстаивать права человека. Как все люди умственного труда, Кант нуждался в самодисциплине и свято соблюдал им самим изобретенные для себя правила. И жесткое расписание вовсе не калечило его внутреннюю жизнь, напротив, оно направляло ее развитие в то русло, которое более всего соответствовало его гению. Его страсть к уединению ничуть не мешала любить хорошую компанию. За свою единственную полуденную трапезу он неизменно садился в обществе гостей, причем зачастую приглашал их в то же утро, ставя друзей в необходимость отказываться от принятых ранее приглашений. Он непременно угощал гостей кларетом и, по возможности, готовил для каждого его любимое блюдо. Застолье продолжалось до трех часов, а интересный разговор Кант Предпочитал заканчивать шуткой, причем не в последнюю очередь вследствие убеждения, что смех способствует пищеварению. Сатирические произведения были любимым чтением философа, да и его собственные труды содержат немало ярких сатирических пассажей. Его равнодушие к живописи и музыке сполна искупалось любовью к поэзии. И даже его вечная озабоченность собственным здоровьем на поверку есть не что иное, как отражение его философии долга. Кант не любил сидячей жизни, однако считал ее необходимой для тренировки собственного интеллекта. Гердер, один из наиболее известных представителей романтизма, прослушав лекции Канта, яростно оспаривал их значение, однако самого философа ценил очень высоко: «Мне посчастливилось свести личное знакомство с философом, моим учителем. Несмотря на преклонные годы, он сохранил веселость и воодушевление молодого человека, которые наверняка не покинули его до самой смерти. Его высокий лоб, словно бы специально сконструированный, чтобы вмещать ум, казался воплощением спокойствия и благородства. Его искрящиеся остроумием лекции были захватывающим развлечением. С той же страстью, с которой он разбирал идеи Лейбница, Вольфа, Баумгартена, Крузия и Юма, Кант анализировал физические законы, сформулированные Кеплером и Ньютоном, отзывался на только что вышедшие произведения Руссо «Эмиль…» и «Элоиза…», следил за всеми открытиями в области естественных наук, оценивал их значимость и не уставал твердить о том, как важно для человека лишенное предрассудков знание о природе и морали.
История человечества, а также природа, естественные науки, математика и собственный жизненный опыт были теми ключами, которые питали как его лекции, так и повседневную жизнь. Ни одна крупица знания не оставляла его равнодушным. Никакие интриги, борьба научных группировок, тем более жажда славы не могли повлиять на его стремление к истине. Он поощрял и деликатно заставлял людей думать самостоятельно: деспотизм был совершенно чужд его натуре. Этот человек, к которому я отношусь с величайшими почтением и благодарностью, звался Иммануил Кант».
В обязанности Канта как университетского преподавателя входило чтение лекций по всем аспектам философии. В течение долгих лет всю силу своего интеллекта он отдавал преподаванию, а также публикации небольших книг и статей. Самый фундаментальный его труд, «Критика чистого разума», стал и его первой крупной публикацией; он вышел в свет в 1781 году, когда философу исполнилось уже 57 лет. Об этой работе он писал М. Мендельсону, что, хотя книга явилась плодом двенадцатилетних размышлений, он закончил ее быстро, «буквально за 4 или 5 месяцев, как бы на ходу, хотя и с величайшим вниманием к содержанию, но гораздо менее заботясь об изложении, которое облегчило бы читателю его усвоение» (т. 8, с. 513). В попытке разъяснить наиболее сложные места «Критики» в 1783 году Кант публикует небольшую работу «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая может появиться как наука», в которой блистательная полемика сочетается с твердым отстаиванием наиболее обескураживших публику пассажей «Критики». Готовя второе издание своего главного труда (1787), Кант переработал наиболее неясные фрагменты. Однако и в этом виде работа представляла немалые трудности для понимания, и комментаторы сошлись на том, что главная проблема коренится не в стиле изложения, а в самих идеях автора. Однако, несмотря на все это, книга приобрела такую популярность, что вскоре весь германоговорящий мир до хрипоты спорил о «критической философии», изучал ее, преподавал, а кое-где даже вводил специальные цензурные ограничения. Самооценка же автора повысилась до такой степени, что в 1787 году он написал К. Л. Рейнгольду, много сделавшему для популяризации его работ: «Я смею все же утверждать, что чем дальше я продвигаюсь по своему пути, тем меньше меня заботит, что возражения или согласие (это теперь бывает не слишком редко) смогут когда-либо причинить моей системе значительный ущерб» (т. 8, с. 523).