Канун

Алексй Алексевичъ Корещенскій, несмотря на то, что занималъ очень скромное мсто по земству, въ город былъ замтной фигурой. Хотя его университетская опала, посл того, какъ онъ представилъ диссертацію, которая вызвала скандалъ и изъ-за которой, когда факультетъ по политическимъ причинамъ не допустилъ его къ защит, нсколько либеральныхъ профессоровъ подали въ отставку (впрочемъ, ихъ потомъ «уговорили» и они остались), — хотя эта опала случилась уже лтъ десять тому назадъ, тмъ не мене ее помнили и всегда при его имени прибавляли: «онъ опальный. Онъ могъ быть профессоромъ, но не допустили».

Спеціалисты впрочемъ знали, что диссертація его, очень острая по направленію, въ научномъ отношеніи была заурядной и бдной работой. Но публик до этого не было дла. Корещенскій былъ человкъ пострадавшій за свои ученыя убжденія. Этого было достаточно, чтобы его выдляли.

Это былъ человкъ какой-то бшенной энергіи. Взявшись за земскую статистику, онъ организовалъ ее заново и, начальствуя цлымъ отрядомъ, самъ работалъ за десятерыхъ. Постоянно въ разъздахъ, въ самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, онъ обыкновенно спалъ не больше четырехъ часовъ въ сутки, иногда по два дня питался въ пути однимъ чаемъ, но никогда не жаловался, былъ бодръ и дятеленъ. Ему нравилось это.

Левъ Александровичъ и отмтилъ его, исключительно благодаря этой нечеловческой энергіи. Онъ, конечно, могъ устроить Корещенскаго гораздо лучше. Ему ничего не стоило-бы сдлать его членомъ правленія какого-нибудь банка или директоромъ промышленнаго акціонернаго предпріятія. Самъ онъ во всемъ этомъ имлъ сильное вліяніе, почти власть.

И онъ предлагалъ Корещенскому, но тотъ отказался. Въ немъ еще горлъ огонь общественнаго дятеля.

— Погодите, — говорилъ онъ, — вотъ выгоритъ все тамъ, въ душ, тогда займу спокойное мсто.

Кром того, ему нравилось, что при своемъ занятіи онъ долженъ быть постоянно въ разъздахъ и, благодаря этому, имлъ право не бывать у себя дома и какъ можно рже встрчаться съ женой.

По наружности онъ мене всего походилъ на человка, способнаго къ неусыпной дятельности. Громоздкій, плотный, нсколько даже наклонный къ ожиренію, съ широкимъ лицомъ, сильно обросшимъ темными волосами, необыкновенно смуглый, похожій на цыгана. На голов у него была куча волосъ — непокорныхъ, курчавыхъ, тонкихъ, смолистаго цвта.

Но не взирая на такую тяжесть своего тла, онъ носился изъ узда въ уздъ, какъ птица, и въ управ просиживалъ надъ живыми цифрами по пяти часовъ кряду. И за семь лтъ земской службы онъ создалъ новое дло. Статистика у него была поставлена удивительно, мстное земство сдлалось извстно въ этомъ отношеніи. На него ссылались, какъ на образецъ, и изъ другихъ земствъ прізжали посмотрть и поучиться у Алекся Алексевича Корещенскаго.

Ему было это пріятно. Онъ гордился своимъ созданіемъ и это поощряло его своеобразное тщеславіе.

Но Левъ Александровичъ всегда смотрлъ на него, какъ на человка, котораго необходимо привлечь къ такому длу, гд потребуются энергія и способности. И онъ всегда держалъ его въ своихъ планахъ на будущее, которыхъ еще никто не зналъ.

Зигзагова въ дом Мигурской встртили радостными криками. Максимъ Павловичъ принялся съ дружескимъ жаромъ цловать руки Натольи Валентиновны, и облобызался съ Корещенскимъ. Даже Вася, которому теперь было не больше двнадцати лтъ, помнилъ его и раздлялъ общую радость.

Гостинная, гд они сидли, была обставлена очень уютно и мило. Въ ней хорошо сидлось, она располагала къ непринужденной бесд. И бесда лилась безостановочно.

Конечно, прежде всего, дано было слово Зигзагову, отъ котораго требовали, чтобы онъ разсказывалъ о своей жизни въ ссылк.