Канун

Поэтому онъ и теперь могъ предложить свои услуги только «на всякій случай».

И онъ употребилъ для этого методъ, который Зигзаговъ назвалъ разбойничьимъ. Однажды, когда Максимъ Павловичъ халъ по улиц на извозчичьихъ дрожкахъ, вдругъ надъ головой лошади поднялась въ воздух толстая палка, отъ которой лошадь шарахнулась въ сторону, а кучеръ услышалъ зычный окликъ: — Стой! — Лошадь остановилась.

И передъ Максимомъ Павловичемъ стояла громоздкая фигура Кромшнаго. Онъ говорилъ: — нигд васъ не поймаешь, такъ я ужъ позволилъ себ на улиц. Только два слова: въ случа чего, ко мн милости просимъ! Сколько бы ни дали вамъ эти прохвосты, я дамъ больше, вотъ и все. А теперь позжай! крикнулъ онъ кучеру.

Зигзаговъ не усплъ даже отвтить.

И, взвшивая вс эти предложенія, Максимъ Павловичъ остановился наконецъ на газет Курчавина. Ее любила толпа, въ ней онъ сразу попадалъ въ широкій кругъ читателей, получалъ большую аудиторію. А у него такъ много накопилось за три года и хотлось говорить такъ, чтобъ его вс слышали.

Малеванскому онъ написалъ извинительное письмо, а Кромшнаго даже вовсе не извстилъ. Затмъ онъ «мигнулъ бровью» Курчавину и тотъ дйствительно сейчасъ же прибжалъ.

Дня черезъ три номеръ Курчавинской газеты раскупался на расхватъ. Здсь была статья Зигзагова, которую онъ озаглавилъ: «Первый разъ по возобновленіи».

Затмъ Максимъ Павловичъ сталъ хлопотать о перезд на свою квартиру. У него была излюбленная квартира, къ которой онъ очень привыкъ, и она кстати освобождалась. Хозяинъ съ радостью отдавалъ ему за меньшую цну, чмъ всякому другому. Жилецъ Зигзаговъ былъ своего рода рекламой дома.

Въ ней было шесть комнатъ, а прежняя обстановка его лежала въ склад. Все это скоро устроилось и вотъ однажды онъ, простившись съ Львомъ Александровичемъ и его сестрой, взялъ свой чемоданъ и похалъ къ себ.

И сейчасъ же квартира его наполнилась друзьями. Ихъ у него было въ город множество. Большею частью это были студенты, которые приходили къ нему запросто и располагались, какъ дома. У него была прекрасная библіотека, которую онъ собиралъ всю жизнь. Онъ любилъ книги, любовно занимался ими, вс он были въ красивыхъ переплетахъ и стояли въ порядк, въ нсколькихъ шкафахъ; все это уцлло и теперь наполняло его кабинетъ.

И эта комната имла видъ какой-то общественной читальни. Каждый приходилъ, отыскивалъ то, что ему было нужно, садился тутъ-же и читалъ, длалъ выписки. На стн висло объявленіе, въ которомъ было сказано, что никто не иметъ права выносить книжку изъ кабинета, что на домъ книги не выдаются и вс это признавали.

По вечерамъ центромъ длались столовая и гостинная. Поднимались горячія бесды, пили чай и ли простую дешевую закуску. Иногда раздавалась хоровая псня.

Максимъ Павловичъ обожалъ эту жизнь. Онъ былъ одинокъ. Не было у него ни родныхъ, ни близкихъ женщинъ. Но вокругъ его обаятельной личности создалось совершенно своеобразное дружество людей, которые вс были ему близки и среди которыхъ онъ переставалъ быть одинокимъ или, можетъ быть, только забывалъ о своемъ одиночеств.

Левъ Александровичъ между тмъ вс эти дни занимался ршеніемъ вопроса чрезвычайной важности. Приглашеніе Ножанскаго было на этотъ разъ категорическое. Онъ уже получилъ отъ него письмо съ подробностями. Оказывалось, что тамъ дйствительно все было готово для его назначенія.

Въ день полученія телеграммы онъ пріхалъ къ Мигурской съ единственной цлью подлиться съ нею новостью и выслушать ея мнніе. Никогда ни съ кмъ не совтовался онъ въ своихъ длахъ. Но Наталья Валентиновна занимала въ его жизни совсмъ исключительное мсто.

Въ продолженіе пятилтняго знакомства съ каждымъ годомъ онъ все больше и больше чувствовалъ, что эта женщина для его жизни необходима, что для пріобртенія ея онъ долженъ сдлать всевозможныя усилія.

Занятый длами, ежеминутно устраивавшій и поддерживавшій свою карьеру, онъ какъ-то не замтилъ глубокаго пробла въ своей жизни, который привелъ его къ полному одиночеству. У него было много такъ называемыхъ дловыхъ друзей, но не было дйствительно близкаго человка.

Въ отношеніяхъ съ сестрой у нихъ ни разу не блеснула та теплота, которая сближаетъ людей. Любовь къ нему Лизы была холодная и суровая. Но когда онъ ближе познакомился съ Натальей Валентиновной, онъ вдругъ почувствовалъ этотъ проблъ, эту страшную пропасть и онъ невольно спросилъ себя: — «для кого и для чего»? И долженъ былъ отвтить, что вс его старанія, неусыпный трудъ, все расточительное проявленіе его богатыхъ способностей, все это только для самого себя.

Тріумфъ общественнаго дятеля и великолпнаго дльца могъ удовлетворять его только вншнимъ образомъ. Оставалась еще какая то бездонная глубина, которой онъ даже не касался.

И это былъ, можетъ быть, единственный вопросъ, въ которомъ онъ не обнаружилъ смлости. Онъ боялся прикоснуться къ нему. И, не смотря на то, что между нимъ и Натальей Валентиновной давно уже существовало наибольшее довріе, какое только можетъ быть между двумя людьми, они никогда не говорили о чувств.