Канун

— Это актъ дружбы, господа, не больше, — сказалъ онъ имъ, — съ Ножанскимъ мы старые друзья, мы работали съ нимъ вмст здсь, когда основывали общество взаимнаго кредита. Ему понадобилась моя опытность и, если хотите, моя энергія, вотъ онъ и призвалъ меня… Мн очень трудно разстаться съ роднымъ городомъ и съ дломъ, которое мн дорого, какъ мое созданіе. Но, господа, когда отъ гражданина требуется служба государству, онъ не иметъ права отказаться.

Въ дловыхъ сферахъ пошла стремительная агитація объ устройств торжественныхъ проводовъ Льву Александровичу, но онъ ихъ отклонилъ. Онъ сказалъ, что на это у него слишкомъ мало времени.

Въ тотъ-же день, когда появилось извстіе, посл пяти часовъ, въ квартиру Льва Александровича поднимался Максимъ Павловичъ Зигзаговъ. Онъ былъ очень взволнованъ.

Дома онъ засталъ только Елизавету Александровну. Левъ Александровичъ еще не пріхалъ.

Елизавета Александровна была настроена удивительно торжественно. Она какъ то вся выпрямилась и еще ближе къ вискамъ пригладила свои волосы, и въ ея лиц была какая-то непроницаемая строгость.

— Какое событіе! сказалъ ей Максимъ Павловичъ. — Весь городъ взволнованъ. Поздравляю васъ… Вамъ, по всей вроятности, это доставляетъ большее удовольствіе, чмъ даже Льву Александровичу.

— Почему вы такъ думаете? — величественно спросила его Елизавета Александровна.

— Но какъ же? Онъ, кром почета, беретъ на себя еще и большую отвтственность. А вы только почетъ.

— Вы ошибаетесь. Я всегда въ душ чувствую отвтственность за каждый шагъ моего брата.

— О, въ душ это совсмъ не то, что нести отвтственность всенародно.

— Мой братъ не боится никакой отвтственности.

Дальнйшій разговоръ не состоялся, потому что въ это время пріхалъ Левъ Александровичъ.

— Такъ это правда? Вы согласились? Тутъ нтъ никакой ошибки? — сейчасъ же забросалъ его вопросами Максимъ Павловичъ.

— Правда, правда. Теперь уже надо это сказать. Пойдемте ко мн, поболтаемъ, — отвтилъ Левъ Александровичъ, необыкновенно оживленный, и потащилъ Зигзагова въ кабинетъ. — Мы сейчасъ придемъ обдать, — сказалъ онъ Елизавет Александровн.

— А что, — говорилъ онъ, когда они съ Зигзаговымъ сидли въ кабинет. — Вы находите это безуміемъ?

— Нтъ, не безуміемъ, а… Можно говорить, какъ думаю?

— Конечно, конечно, теперь все можно…

— Потому что, все равно, теперь вы не перемните вашего ршенія? Я, вдь, знаю: вы долго ршаете, но, ршивъ, стоите твердо. Вы выковываете ваши ршенія изъ стали. Такъ вотъ что, милый Левъ Александровичъ! не безуміе, а первый вашъ ложный шагъ…

— Милый Максимъ Павловичъ, но почему же? Вы считаете меня такимъ слабымъ и неспособнымъ!

— Нтъ, я считаю васъ сильнымъ и талантливымъ… Иногда вы можете возвыситься даже до геніальности. Но, простите меня, вы не додумали… Думали-ли вы о томъ, чего отъ васъ требуютъ?

— Работы, работы, работы… Энергіи, ума, яснаго взгляда… Творчества…

— Да, можетъ быть, работы, можетъ быть, и ума и энергіи, но для чего? Вы думаете — для созиданія новаго, свжаго, живого, здороваго, справедливаго? Нтъ, — и я прошу васъ, вспомните то, что я вамъ сейчасъ говорю, — для оправданія существующаго. Только это. Только для этого нужны вашъ умъ, энергія, талантъ… Оправдайте! Сами они уже не могутъ… Такъ вотъ, пусть придутъ новыя силы, свжія, черноземныя… и оправдаютъ. Да, — да… это иначе и быть не можетъ… Если бы это было не такъ, незачмъ было бы разыскивать то тамъ, то здсь маговъ и волшебниковъ, потому что для освженія и обновленія стоитъ вся Россія, весь народъ… Его позвать, его допуститъ къ работ, чего проще? Но нтъ, за это покорно благодаримъ… Народъ посмотритъ на дло прямо и просто, и схватитъ быка на рога… А этого вовсе не нужно… И требуется не умъ и талантъ, а искусство… Особое искусство… Отъ васъ потребуютъ искусства преподнести старое, изъзженное, наполовину съденное крысами, промозглое, въ такомъ вид, чтобы оно казалось новымъ… Въ этомъ вся суть. Вы не первый Левъ Александровичъ… Были таланты и умы… Были Сперанскіе, были и Ножанскіе… И простите, ужъ я такъ настроенъ, что способенъ даже къ предсказаніямъ, и если вы останетесь тмъ, чмъ были, чмъ знаемъ мы васъ, — то вы уйдете оттуда разбитымъ и искалченнымъ, а если вы, затуманенный чадомъ власти, увлечетесь «искусствомъ», то, милый мой Левъ Александровичъ, вы превратитесь въ ничтожество и, ужъ простите мн и это, ради моей дружбы… удалитесь съ презрніемъ.

— Значитъ, по вашему, ни за что не браться и сидть сложа руки? спросилъ Левъ Александровичъ.

— Да, ни на что не браться. Время еще не пришло… Теперь время здить въ ссылку… Лео ничего не сдлалъ, но Левъ сдлаетъ не больше…

— Максимъ Павловичъ, вы знаете, какъ я васъ люблю, — съ нкоторой трогательной ноткой въ голос сказалъ Левъ Александровичъ. — И какъ благодарю я васъ за ваши дружескія предостереженія… Но я вашихъ мнній не раздляю… Пойдемте обдать, милый другъ…

— Нтъ, не пойду сегодня. Благодарю васъ.

— Почему?

— Я слишкомъ взволнованъ, буду портить вашъ аппетитъ и въ особенности аппетитъ Елизаветы Александровны.

— Полноте… Пойдемте, пойдемте! Не огорчайте меня.