Канун

Вс помщенія вокзала были запружены публикой, не оставалось свободнаго мста. Тутъ были представители думы, различныхъ общественныхъ организацій, пароходнаго общества, банковъ и промышленныхъ предпріятій и были тысячи простыхъ обывателей, которые почему-то чувствовали себя гордыми по поводу высокаго назначенія перваго гражданина города.

Готовились говорить рчи, но Левъ Александровичъ отнялъ у всхъ возможность сдлать это, пріхавъ на вокзалъ всего за три минуты до отхода позда.

Онъ явился въ сопровожденіи небольшого кружка ближайшихъ друзей, среди которыхъ были — Зигзаговъ, Корещенскій, Володя, Наталья Валентиновна и еще полдесятка другихъ.

Елизавета Александровна шла впереди, страшно торопясь и боясь, какъ-бы не опоздать. Пожимали руки, кричали ура и, наконецъ, поздъ медленно отошелъ.

Публика стала расходиться, нсколько разочарованная проводами, которые вышли не достаточно шумны. Дольше всхъ оставались на вокзал близкіе друзья ухавшаго.

Зигзаговъ стоялъ нсколько поодаль, когда къ нему подошла Наталья Валентиновна.

— Отчего у васъ такое строгое лицо, Максимъ Павловичъ? сказала Мигурская, — это не по дружески.

— Ахъ, милая, дорогая, — отвтилъ ей Зигзаговъ и въ голос его звучала безконечно искренняя нота грусти:- прикажите мн, что хотите, — готовъ служить вамъ всю жизнь. Но не приказывайте мн улыбаться.

— Но почему? Почему?

— Почему? Я вамъ скажу: когда отошелъ поздъ, мн показалось, что я опустилъ въ могилу лучшаго друга… Казалось мн, или лучше, я такъ чувствовалъ.

— Полноте. Подемте ко мн чай пить.

— Я сдлаю вашъ чай горькимъ…

— Ничего. Будемъ пить горькій чай…

— Хорошо. Будемъ пить горькій чай…

И они всей маленькой группой отправились къ Наталь Валентиновн.

VIII

Полторы тысячи верстъ, которые прохалъ Левъ Александровичъ и Лизавета Александровна въ позд, точно перенесли ихъ въ иной міръ. Въ родномъ город они покинули чудное яркое солнце и расцвтающія акацій, а въ Петербург встртилъ ихъ сверный холодный втеръ, мрачно бродившія по небу темносрыя тучи, закрывавшія солнце. Падавшій хлопьями снгъ таялъ, вновь подмерзалъ и образовалъ гололедицу. Люди ходили сгорбившись, съ поднятыми къ верху воротниками пальто, по улицамъ еще тянулись сани, на каждомъ шагу тяжело падали лошади.

Левъ Александровичъ, вызжая изъ родного города, не послалъ Ножанскому телеграммы. Они были давніе пріятели, но все же теперь Ножанскій являлся сановникомъ и даже его начальникомъ. Телеграмма, пожалуй, поставила бы его въ затрудненіе. Пріятеля, да еще соблазненнаго и приглашеннаго, желаннаго, надо было встрчать, а подчиненному надо сдлать величественный пріемъ. Левъ Александровичъ не хотлъ начинать свои сношенія съ Ножанскимъ съ такого неудобнаго положенія.

Онъ пріхалъ въ девять часовъ утра по Варшавскому вокзалу. Ни въ позд, ни въ публик не оказалось ни души знакомыхъ. Ощущеніе какой-то чужести произвело смущеніе даже въ его твердомъ сердц.

И почему-то вдругъ стало ему ужасно жаль мягкихъ лучей солнца, которые онъ покинулъ, и когда онъ халъ съ вокзала въ гостинницу и глядлъ по сторонамъ на торопливо бгущихъ куда-то какихъ-то срыхъ пшеходовъ въ этотъ дловой рабочій петербургскій часъ, у него явилось такое ощущеніе, какъ будто онъ навсегда разстался съ своей свободой.

Да, вдь, та свобода, которою онъ пользовался въ своемъ родномъ город, была исключительная, ни отъ кого онъ не завислъ и все отъ него зависло. Но то было въ предлахъ города. Онъ възжалъ въ шумную столицу, въ которой сосредоточены концы отъ нитей, идущихъ изъ всхъ угловъ обширной страны. Такъ вотъ, если взять въ свои руки вс эти концы, тогда отъ него будетъ зависть вся страна. Не одинъ городъ, а вся страна. И это будетъ свобода высшаго порядка.

Онъ пріхалъ въ гостинницу и взялъ лучшій номеръ, какой только нашелся. Лизавета Александровна помстилась въ другомъ номер. Наскоро онъ привелъ себя въ порядокъ. Въ десять часовъ пилъ кофе, затмъ нарядился во фракъ и въ одиннадцать часовъ былъ у подъзда высокаго казеннаго зданія.

Входъ въ служебныя мста былъ съ площади, а этотъ подъздъ съ небольшого переулка велъ въ квартиру Ножанскаго.

Внизу, у швейцара онъ узналъ, что Ножанскій дома, что на службу онъ уходитъ часа въ два. Левъ Александровичъ, не поднимаясь на верхъ, послалъ свою карточку.

Черезъ минуту сверху стремительно сбгалъ лакей и издали почтительнымъ голосомъ говорилъ.

— Пожалуйте-съ… Ихъ высокопревосходительство просятъ…

Левъ Александровичъ поднялся. Когда онъ вошелъ въ переднюю, то тутъ же встртилъ протянутыя къ нему руки Ножанскаго, который заключилъ его въ объятія.

Черезъ цлую амфиладу комнатъ, обставленныхъ богато, но какъ-то сyxo, холодно и неуютно Ножанскій повелъ его въ свой кабинетъ — очень большой, серьезный, съ гигантскимъ письменнымъ столомъ, цлой коллекціей книжныхъ шкафовъ, изъ которыхъ выглядывали почтенные корешки переплетовъ.

Ножанскій самымъ ршительнымъ образомъ укорялъ его за то, что онъ не предупредилъ о своемъ прізд.