Канун

Самъ онъ былъ не изъ тхъ, что способны поддаться настроенію и подъ его вліяніемъ измнить важное ршеніе. Свое ршенье онъ выносилъ въ голов въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ. Онъ взвсилъ вс шансы, и если сдлалъ шагъ, то исключительно на свой страхъ. Опираться на кого бы то ни было, а тмъ боле на Ножанскаго, онъ и не думалъ.

Но ему стало вдругъ непріятно сознаніе, что человкъ, вызвавшій его къ этому важному шагу, находится въ такомъ упадк. Ему просто было физически непріятно это зрлище, и потому, когда Ножанскій ушелъ, онъ почувствовалъ какъ бы облегченіе.

Онъ расплатился въ ресторан и вышелъ на улицу. Погода въ этотъ день улучшилась и было даже что-то похожее на весну. На неб плыло солнце, правда, какое-то чуть теплое, непохожее на то яркое пламенное солнце, которое онъ оставилъ на юг. Но все же было пріятно посл долгаго утомительнаго завтрака, къ тому же испорченнаго мрачной исповдью Ножанскаго, пройтись по Невскому.

Проспектъ былъ запруженъ праздничной публикой, которая медленно двигалась сплошной стной, наслаждаясь солнцемъ.

Левъ Александровичъ прошелъ пшкомъ почти до Николаевскаго вокзала, а здсь почувствовалъ утомленіе и вернулся къ себ въ гостинницу на извозчик.

Дома онъ тотчасъ же слъ за письменный столъ и принялся писать письмо Наталь Валентиновн. Это была его манера: когда онъ хотлъ получше разобраться въ своихъ ощущеніяхъ, онъ старался это сдлать для другого, въ письм.

«Для другого мы все длаемъ чище и аккуратнй, чмъ для себя, говорилъ онъ. — Отъ себя мы гораздо больше скрываемъ, чмъ отъ друзей».

Онъ писалъ: