Канун

 «Вотъ уже третій день, что я здсь, но я еще не чиновникъ. Повидимому, Ножанскій былъ правъ, когда сказалъ мн въ первое свиданіе: прізжайте въ министерство, тамъ вы примете крещеніе — въ чиновники, конечно. Кажется, это особая религія. По крайней мр Ножанскій, котораго я видлъ третьяго дня у него дома и вчера въ ресторан, гд мы съ нимъ завтракали, и Ножанскій, принимавшій меня сегодня въ министерств, дв совершенно различныя личности. Но не объ этомъ буду вести рчь.

Не знаю, былъ ли я подвергнутъ крещенію, — обрядностей никакихъ не было разв какія нибудь незримыя, — если не считать распоряженія о моемъ вступленіи въ должность, предстоящемъ посл завтра. По крайней мр я еще не чувствую себя чиновникомъ. И вотъ тому доказательство.

Посл завтра я вступаю въ должность, для чего необходимъ мундиръ. Завтра я длаю самопредставленія и визиты, для чего уже совершенно неизбженъ мундиръ и мн указанъ адресъ портного, "приспособленнаго" очевидно къ случаямъ, когда отъ скорости изготовленія мундира зависитъ вся будущность, а можетъ быть, и жизнь чиновника. А я и не думаю торопиться съ посылкой за портнымъ и даже такъ-таки прямо не хочу посылать за нимъ.

Это, разумется, бунтъ, но вы же знаете, дорогая, что я пріхалъ сюда бунтовать. Съ этого я и начинаю.

По списку, данному мн его высокопревосходительствомъ господиномъ Ножанскимъ, я долженъ постить девятнадцать персонъ различнаго достоинства. Я просматриваю списокъ и опредляю, что такой-то и такой и вотъ еще такой имютъ прямое отношеніе къ моему длу и у меня есть о чемъ съ ними поговорить. И такихъ въ списк всего четверо. Остальные просто важныя и очень важныя, вліятельныя и очень вліятельныя лица, съ которыми, признаюсь, я не зналъ-бы о чемъ говорить.

И я ршаюсь: завтра поду къ этимъ четыремъ лицамъ и этимъ ограничусь. Это бунтъ, несомннный бунтъ, это почти подрываніе основъ. И, слдовательно, на первыхъ же шагахъ моей дятельности изъ девятнадцати персонъ пятнадцать превращаются въ моихъ враговъ.

Отлично, я это люблю. Уже, значитъ, пятнадцати я буду всегда остерегаться, что бы они ни говорили, что бы ни длали.

Но это только цвточки. И къ этимъ четыремъ я поду не въ мундир, а во фрак. Не знаю, примутъ ли они меня и станутъ ли со мной разговаривать. Но все равно, я поду во фрак.

Ты спросишь, почему я такъ поступаю? Ты, можетъ быть, даже подумаешь: почему я занимаюсь такими мелочами?

Я теб объясню, дорогой другъ. Я сказалъ Ножанскому, что у меня нтъ мундира, онъ ужаснулся. Ты понимаешь это: Ножанскій, едоръ Власьевичъ Ножанскій, бывшій профессоръ и общественный дятель, ужаснулся по поводу мундира. Мундиръ мн сдлаютъ въ двадцать четыре часа. Но это сдлаетъ тотъ, кто придаетъ большое значеніе мундиру, вдь это же несомннно. Въ двадцать четыре часа мундиръ — это спшка, горячка и, если я воспользуюсь его адресомъ и пошлю курьеровъ за портнымъ и черезъ двадцать четыре часа явлюсь къ нему въ мундир, то этимъ прежде всего ему, Ножанскому, докажу, что я придаю огромное значеніе мундиру.

Но бунтъ мой идетъ гораздо дальше. Послзавтра я вступаю въ должность, — уже тутъ — спроси объ этомъ любого петербургскаго чиновника — тутъ нельзя даже и представить себя безъ мундира. Чиновники будутъ мн представляться, я буду говоритъ имъ значительныя слова и прочее и прочее… Все это совершенно пропадетъ, если я буду безъ мундира.

Я же общаю теб торжественно: я буду въ сюртук. Это будетъ нарушеніемъ не только, принятыхъ искони вковъ, обычаевъ, но, кажется, даже міровыхъ законовъ. Но я готовъ сражаться даже съ міровыми законами, если они противорчатъ моимъ убжденіямъ.

Ахъ, да, Ножанскій во время пріема настойчиво называлъ меня "ваше превосходительство" и только одинъ разъ, приглашая меня сегодня къ обду, назвалъ именемъ, даннымъ мн при святомъ крещеніи, но и то для этого ему пришлось значительно понизитъ голосъ. Признаюсь, я всего этого еще не понимаю; должно быть, онъ мн все это объяснитъ сегодня за обдомъ».