Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Этот стебелек, который через много тысячелетий заставит изумиться европейских и американских ботаников и который назовут цветком воскресения, нашел однажды какой-то бедуин на груди царевны из рода фараонов и в 1848 году подарил его доктору Деку. Древние египтяне именовали этот цветок цветком Осириса.

Стебелек был тоненький, с пожелтевшими от времени, совершенно высохшими бутонами.

— Это тот самый цветок, который великий Осирис оставил своим последователям? — спросил Миринри, блестящими глазами вглядываясь в стебелек.

— Тот самый, — отозвался Унис, внимательно осмотрев растение.

— И ты веришь, что он оживет?

— Конечно, если ты настоящий фараон. Если статуя Мемнона зазвучала в твоем присутствии, у меня нет сомнений, что эти высохшие бутоны раскроются.

— Сколько же прошло времени с тех пор, как они завяли?

— Кто сможет сказать точно? Наверняка тысячи и тысячи лет, но он несколько раз оживал по воле великого Осириса. Теперь ты должен взять эти бутоны и капнуть на них водой.

Он протянул юноше веточку и маленькую пиалу с водой.

Миринри несколько мгновений разглядывал засохший стебелек. Сердце его трепетало, как в тот миг, когда он с тревогой ждал, зазвучит ли исполинская статуя. А вдруг он не получит последнего доказательства?

— Смочи его водой, — сказал Унис, видя, что юноша не решается. — Я уверен, что пройдет немного времени, и я воздам тебе почести, какие должно воздавать Сынам Солнца.

Миринри капнул на оба бутона по капельке воды и с изумлением увидел, что цветок, сотни лет назад засохший, сначала встрепенулся, потом зашевелился, распрямился, бутоны налились и округлились, а потом их лепестки раскрылись и легли венчиком вокруг желтой серединки. Волшебный цветок Осириса ожил!

— Оставь его в покое, — сказал Унис, увидев, что Миринри, словно обезумев, принялся размахивать цветком. — Молчи и смотри!

Два цветка, похожих на яркие маргаритки, еще несколько минут оставались упругими, открывая взору ожившую, как по волшебству, солнечную серединку, усыпанную мелкими зернышками. Потом их радужные лепестки начали бледнеть, стебельки поникли, листики свернулись, и чудо кончилось.

И тут из груди Миринри вырвался крик, который он до сей минуты сдерживал:

— Я фараон! Да будет славен великий Осирис! Могущество, величие, слава! Ах! Это слишком!

Унис взял у него цветок и снова положил в углубление в камне, потом опустился перед юношей на колени и поцеловал край его белой одежды со словами:

— Тебе воздает честь твой самый преданный подданный! Приветствую тебя, Сын Солнца!

— Когда я займу трон, ты будешь моим первым советником и верховным жрецом, мой преданный друг. И никакая власть не омрачит той благодарности, что я к тебе испытываю.

— Мне не нужны ни почести, ни величие, — отвечал Унис. — Впрочем, когда ты станешь царем, мне все это будет не нужно.

— Почему, Унис? — спросил Миринри, удивленный загадочной фразой.

— Я пока не все тебе рассказал. Мне осталось еще кое-что сообщить Сыну Солнца, но я это сделаю, только когда ты сядешь на трон фараонов. Нам с тобой предстоит одно важное дело, прежде чем покинуть эту пирамиду, которую я вряд ли увижу когда-нибудь.

— Какое дело?

— Уничтожить труп, который узурпатор положил в гробницу вместо твоего отца. Этот незнакомец, может и раб какой-нибудь, не должен занимать место, принадлежащее Тети, и осквернять своим нечестивым телом гробницу Сынов Солнца. Пойдем, Миринри.

— Это бесчестье будет искуплено, — произнес юноша, содрогнувшись от гнева. — Мало того что Пепи украл у моего отца царство, он еще над ним и насмеялся. Я изрублю в куски тело того, кто лежит в этой гробнице вместо фараона, и он не пройдет Аменти и не займет своего места среди осиянных предков.

Жрец долгим взглядом огляделся вокруг и направился к стене, где в одной из ниш что-то тускло поблескивало.

— Они положили его сюда, — сказал он.

Саркофаг располагался в одной из ниш, чуть выше черной мраморной плиты, на которой грудой лежали венки из клевера, из белых и голубых лотосов, а рядом с ними маленькие кучки зерна и муки, кусочки вяленого мяса и продолговатые сосуды с молоком, вином и благовониями. Он был чрезвычайно богат, сделан из цельного куска арабского дуба и украшен тончайшей резьбой, изображавшей победу Тети над ордами халдеев, отделан золотом и драгоценным жемчугом и ярко расписан. Верхняя часть саркофага, выточенная в форме головы, по обычаю должна была в точности повторять черты того, кто находился внутри.

Миринри с пренебрежением смахнул цветы и подношения, забрался на мраморную плиту и, взяв в свои сильные руки саркофаг, опустил его на землю.

— Эта голова похожа на голову моего отца? — взволнованно спросил он.

— Да, — ответил Унис.

— И глаза как у него?

— Их воспроизвели очень точно.

Миринри посмотрел на старика, потом на голову, потом снова на жреца и удивленно взмахнул рукой.

— В чем дело? — нахмурившись, спросил Унис.

— Это лицо до странности похоже на твое. И в глазах тот же сумрачный блеск.

— На свете много похожих людей, — сухо ответил жрец. — Открой саркофаг, я хочу посмотреть, кого они туда положили.