Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Выехав с берега на обрывистую дорогу, Хараджа резко пришпорила коня и пустила его в бешеный галоп. Через полчаса она уже въехала на площадь перед замком. Свита не могла ее догнать и намного от нее отстала.

Она уже собралась галопом миновать подъемный мост, как вдруг увидела на дороге, ведущей на болота, высокого, толстого, с длинными черными усами капитана янычар на взмыленном гнедом коне.

Хараджа остановилась, а дозорные янычары на башне схватились за аркебузы с зажженными фитилями.

— Стойте! Госпожа! — крикнул всадник и резко развернул коня, чтобы тот остановился на полном скаку.

— Вы, случайно, не племянница великого адмирала Али-паши?

— Кто ты? — спросила Хараджа, нахмурив брови и неприветливо глядя на него.

— Как видите, капитан янычар, — отвечал всадник, — и еду прямо из лагеря в Фамагусте. Клянусь, я скакал на моем бравом коне семь часов, у меня все тело затекло.

— Я племянница Али-паши, — ответила Хараджа.

— Как мне повезло! Я боялся, что не застану вас в замке. Христиане еще здесь?

— Эй, капитан, сдается мне, ты меня допрашиваешь, — сказала Хараджа, слегка задетая. — Я тебе не какой-нибудь там офицер Мустафы.

— Простите, госпожа, но я очень спешу. Мы, знаете, все такие.

— Мы? Кто ты такой?

— Когда-то я был христианином, поляком, а теперь я турок, верный последователь пророка.

— А! Отступник! — с явным презрением бросила Хараджа.

— Можно передумать, госпожа, и перестать поклоняться Кресту, — сурово заявил всадник. — Как бы там ни было, но теперь я турок и явился сюда, чтобы оказать вам ценную услугу.

— Услугу какого рода?

— Я вас спрашивал, здесь ли еще христиане.

— Какие христиане?

— Те, что приезжали освободить некоего виконта ЛʼЮссьера.

— Христиане?! — побледнев, вскричала Хараджа.

— Я так и думал, они выдавали себя за турок.

— Кто ты?

— Когда я был христианином, меня звали капитан Лащинский, — отвечал поляк. — Теперь я ношу турецкое имя, которого вы никогда не слышали. Даже племянница великого адмирала не сможет упомнить имен всех мусульманских командиров. Так они еще здесь? Отвечайте, госпожа.

— Значит, меня обманули? — крикнула Хараджа, придя в неописуемую ярость. — Хамид…

— Ах да! Хамид! Именно это имя взял себе Капитан Темпеста.

— Капитан Темпеста!

— Госпожа, — сказал поляк, увидев, что к ним подходят янычары из свиты Хараджи. — Мне кажется, здесь не слишком подходящее место для доверительного разговора.

— Ты прав, — отозвалась Хараджа, которая бледнела на глазах. — Следуй за мной!

— Говори, — приказала она, захлопнув за собой дверь. — Ты заявил, что Хамид — христианин?

— Это знаменитый Капитан Темпеста, он под Фамагустой победил в поединке Дамасского Льва, который выехал к стенам осажденного города, чтобы помериться силами с христианскими клинками.

— Хамид сразил Льва?

— И даже ранил его, госпожа. И вполне мог убить, но предпочел даровать ему жизнь.

— Значит, неправда, что этот юный христианин — друг Мулея. Он мне солгал.

— Нет, госпожа, не солгал. Турок и христианин больше не враги. Турок спас христианина, когда Мустафа приказал истребить всех до единого защитников злополучного города.

— Хамид — христианин! — тихо повторяла Хараджа, словно о чем-то задумавшись.

Потом вдруг пожала плечами:

— Турок или адепт Креста — какая разница? Он прекрасен, горд и благороден, а пророку не обязательно открывать сердца, свое или чужое.

Поляк ухмыльнулся.

— Прекрасен, а может, прекрасна, госпожа? — с язвительным смешком поинтересовался он.

Племянница великого адмирала поглядела на поляка почти с ужасом.

— Что ты хочешь этим сказать, капитан? — дрожащим голосом спросила она.

— Прошу прощения, госпожа, но прекрасен или прекрасна, горд или горда, благороден или благородна… — с тонким сарказмом продолжал поляк. — Так или иначе, а вы обманулись относительно истинной сущности Капитана Темпесты.

— Что ты сказал! — крикнула Хараджа, и кровь бросилась ей в лицо. — Что ты сказал? — повторила она, схватив капитана за руку и хорошенько тряхнув.

— А то, что этот красавчик Хамид или Капитан Темпеста на самом деле зовется Элеонорой, герцогиней дʼЭболи.

— Он женщина!

— Да, женщина.

Хараджа взвыла, как смертельно раненный зверь, и прижала руки к сердцу. Так она простояла несколько мгновений, бледная как смерть, а потом впала в дикую ярость.

— Меня взяли хитростью! Обманули! Надо мной насмеялись!

Она распахнула дверь и крикнула:

— Метюб!

Мусульманин, который курил, лежа на коврике в углу двора, вскочил и подбежал к ней.

^{— Бери моего лучшего коня и скачи туда. Вели поднять паруса и догони галиот…}

Увидев Хараджу с искаженным лицом, горящими глазами и с пеной на губах, он решил, что поляк ее обидел, и замахнулся правой рукой, чтобы поразить его в горло, а левой выхватил из-за пояса ятаган.

— Нет, — сказала Хараджа. — Где твоя галера?

— Она всегда на якоре на рейде в Доце.

— Бери моего лучшего коня и скачи туда. Вели поднять паруса и догони галиот, который привел сюда этот Хамид… Они все христиане… они всех нас обманули… скачи, плыви и привези мне этого Хамида. Живого, слышишь, Метюб, он мне нужен живым.