Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

— Если я донесу на эту женщину, что она христианка, она должна будет принадлежать мне, — сказал поляк.

— Не думаю, что Хараджа с этим согласится, капитан.

— Горе ей, если задумает убить пленницу! — угрожающе рявкнул Лащинский.

— Ха! — хитро осклабился турок. — Тебе что, так нужна жизнь этой христианки?

— Я не обязан тебе объяснять, капитан.

— Ну и не надо.

— Где эта женщина?

— В третьей каюте по левому борту.

— Мне надо ее увидеть.

— Я не получал приказа тебе это запрещать, — сказал турок. — Но помни: ты не должен к ней прикасаться или прибегать к какой-нибудь грубости.

— Дьявол бы тебя побрал, пес турецкий, — прошептал поляк, уходя. — Будьте вы все прокляты, вместе с вашим Магометом!

В мрачном расположении духа он спустился по лестнице и сделал часовым знак отойти. Ключ торчал в замочной скважине, он повернул его и вошел в каюту:

— Вы позволите, синьора?

Герцогиня сидела на диване возле окна, выходившего на корму, погрузившись в свои мысли. Глаза ее пристально глядели в море, и, судя по слезам, блестевшим на длинных ресницах, мысли эти были невеселые.

— Синьора, — повторил поляк, решив, что она его не расслышала из-за шума волн, бившихся о корабль.

Герцогиня и теперь не пошевелилась.

— Да будь она неладна, эта борода пророка, и все турчанки, вместе взятые! — крикнул капитан, начав сердиться. — Сколько можно повторять? Я вам не раб какой-нибудь!

Герцогиня вздрогнула и вдруг вскочила, как львица, гордо выпрямившись перед Польским Медведем. Глаза ее горели, лицо залилось румянцем.

— Нет, вы не раб, вы предатель! — сказала она с дрожью в голосе. — Даже бедный раб не отрекся бы от своей веры, как отреклись вы, капитан Лащинский.

— А кондотьеру все едино: что Магомет, что Христос, что Крест, что Полумесяц, — отвечал поляк. — Зато вы не сможете угадать ни что у меня на уме, ни во что я верую в душе. И потом, своя шкура дороже любой религии.

— И вы явились сюда, на Кипр, где герои сражаются, зная, что их все равно ждет смерть, чтобы покрасоваться своей шпагой? Вы кого собрались защищать? Рычащего Льва Святого Марка или Полумесяц?

— А мне хватает просто ввязаться в драку, как и всем настоящим рыцарям удачи, синьора. Вера! Отечество! Для нас это пустые слова. Какая мне разница, на чьей стороне сражаться: русских или германцев, татар или китайцев, мусульман, христиан или буддистов? Но я сюда явился не для того, чтобы дискутировать, синьора. Эти мы займемся в более подходящем месте и в более подходящее время.

— Тогда для чего вы сюда явились, господин Лащинский?

Вместо ответа поляк высунулся в коридор удостовериться, что поблизости никого нет, потом аккуратно закрыл дверь и подошел к герцогине, которая смотрела на него с тревогой.

— Вам известно, куда везет вас Метюб?

— В замок Хусиф, — ответила Элеонора.

— Точнее, к Харадже, к племяннице паши.

— И что?

— Интересно, какой прием окажет вам эта женщина, снискавшая себе печальную славу беспощадной жестокостью?

— Да, она не особенно любезна.

— Могу вам сказать, она разъярена и не простит вам такого ловкого надувательства.

Герцогиня бросила на него быстрый и острый, как игла, взгляд.

— А! — глухо сказала она. — Значит, вы с ней виделись.

— Я этого не отрицаю.

— И конечно, сообщили ей, что я женщина, верно, господин любитель приключений и бывший христианин?

— Этого я вам не говорил, — ответил поляк, но смущенный вид его выдал.

— Врете, как и положено предателю! — гневно крикнула герцогиня. — О том, что я женщина, знали только вы и очень немногие из моих друзей, но они на предательство не способны.

— У вас нет ни одного доказательства, чтобы меня обвинять.

— Доказательство написано у вас на лице.

— Лицо часто обманывает, и хватит об этом. О господи! Не выводите меня из себя и дайте закончить! Я сюда пришел не как враг, а как друг, готовый всем рискнуть, только бы спасти вас.

— Вы!

— Но ведь я еще кое-чего да стою, а, синьора? Хоть я и отступник, мусульмане ценят меня больше, чем ценили христиане. И доказательство тому — форма, которую я ношу.

— И вы явились сюда, чтобы меня спасти?

— И вас, и остальных.

— И виконта?

Поляк секунду колебался, потом сказал:

— Да, если вы так хотите и если он выживет.

— О боже! — побледнев, вскричала герцогиня. — Его рана может оказаться смертельной?

— Смертельной вряд ли, но очень тяжелой — да, и не знаю, сможет ли он выкарабкаться. У этих проклятых турок есть такие специальные пули, которые раскалываются, войдя в кость.

Герцогиня упала на диван, закрыв лицо руками, и разрыдалась.

— Полноте, — сказал поляк. — Мне жаль видеть ваши прекрасные глаза в слезах, да и Капитан Темпеста не должен выказывать слабость ни перед кем. Впрочем, я же не сказал, что корабельный врач считает раненого безнадежным. Я видел, как выздоравливали и не от таких ран, когда воевал с русскими татарами.

— Может быть, вы и правы, — сказала герцогиня, утерев слезы и встав с дивана. — Скажите, чего вы хотите?

— Я уже сказал: спасти вас всех.

— Вы раскаиваетесь, что отреклись от Креста?

— И да и нет, — покачав головой, сказал поляк.

— И как же вы сможете нас спасти?