Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

— По меньшей мере миль сорок, — отвечал поляк.

— Этих сведений мне достаточно.

— Тебе достаточно, а мне нет, — сказал папаша Стаке. — Я бы хотел знать, есть ли часовые на палубе.

— Никого, — ответил поляк.

— А где хранятся паруса и прочий запасной инвентарь?

— Под рубкой.

Папаша Стаке вздрогнул:

— А мы не сожжем герцогиню, которую держат в каюте под рубкой, насколько я знаю?

— В это время она будет у господина ЛʼЮссьера. Я все продумал и все рассчитал. Можете поджигать, ничего не опасаясь. Постарайтесь наилучшим образом убить время и не сомневайтесь, что в нужный момент люк будет открыт. Скоро увидимся в шлюпках галеры.

Отступник повернулся к ним спиной, осторожно поднялся по трапу и задраил люк.

— Господин лейтенант, — сказал папаша Стаке, когда Эль-Кадур спустился вниз. — Вы доверяете этому человеку?

— Мне кажется, на этот раз он не врет, — ответил Перпиньяно. — Кто знает? Может, в его душу закралось раскаяние…

— Темное дело, очень темное, — покачал головой старый моряк. — Ладно, посмотрим! Умереть от турецких сабель или в пасти акулы — в общем-то, один черт! Раз-два — и конец, и, как говорят у нас, «спокойной ночи всем, и музыкантам тоже».

Полчаса спустя двое юнг и четверо матросов, вооруженных саблями и пистолетами с дымящимся запалом, принесли пленникам две корзинки с оливками, черным хлебом и кусками солонины.

Ни греки, ни друзья герцогини не обменялись ни единым словом с этими мерзкими типами, которые смотрели на них с такой свирепостью, что даже у папаши Стаке мурашки пошли по коже, хотя его трудно было чем-либо напугать.

Когда мусульмане убрались восвояси, а еда была съедена, лейтенант предложил всем немного вздремнуть, учитывая, что им вряд ли придется поспать после заката.

Они поудобнее улеглись на старых, покрытых плесенью грот-брамселях, которыми был завален трюм, и сразу заснули, несмотря на все треволнения.

Папаша Стаке проснулся первым и принялся будить остальных. В трюме царила полная темнота, и ни один лучик света больше не проникал сквозь люк.

— Черт побери! — вскричал старый морской волк. — Мы дрыхли, как сурки! Правда, после побега у нас была бессонная ночь. Эй, сони, просыпайтесь!

Перпиньяно, Эль-Кадур и греки, зевая, поднялись.

— Что, уже ночь? — спросил лейтенант.

— Солнце, должно быть, село уже давно, — отозвался папаша Стаке. — Скорее, не будем терять время и посмотрим, можно ли уже подпалить неверных.

— Все готовы? — спросил лейтенант.

— Все, — в один голос ответили греки.

— Пошли!

Они на ощупь, держа друг друга за куртки, отыскали трап и поднялись к люку. Папаша Стаке шел впереди, уверяя всех, что он хорошо видит в темноте. Он резко толкнул люк, и тот открылся без малейшего сопротивления.

— Надо же! — пробормотал он. — Неужели этот сукин сын действительно раскаялся? Одной души дьявол не досчитается.

Он вылез первым и внимательно вгляделся в темноту. На палубе никого не было, не светилось ни одного огонька.

— Захоти турки сейчас нас расстрелять, им будет трудно собрать нас вместе, — пробормотал он себе под нос.

Он вслушивался и вглядывался в темноту, пока все остальные, сняв башмаки, чтобы не топать, собирались вокруг него.

— Никого? — вполголоса спросил Перпиньяно.

— Подождите, дайте еще послушать.

С верхней палубы доносились тяжелые шаги часовых, на твиндеке[15] поскрипывали пиллерсы, вторя усилию корабля двигаться вперед, в борта мерно бились волны.

— Похоже, никому до нас нет дела, — сказал папаша Стаке. — Молчание и тайна, как выражаются в трагедиях. Держитесь вместе, а появится хоть один турок, душите его немедленно, причем так, чтобы он пикнуть не успел.

— Пора, — прошептал Перпиньяно, — может быть, залив Хусиф уже недалеко.

— Не нагоняйте страху, синьор, — отозвался старик. — Сейчас это ни к чему.

Он прислонился к борту и медленно, с величайшими предосторожностями двинулся вперед. За ним, ухватившись за его куртку, шел Перпиньяно, потом Никола, а потом и остальные, держась за руки, чтобы не потерять друг друга в темноте.

Папаша Стаке и в самом деле видел в темноте, как кошка, он обошел все бортовые кулеврины, ни разу не споткнувшись и не разбив себе носа.

Дойдя до кормовой части твиндека, он пошел вдоль переборки, нащупывая руками дверь, ведущую в склад, где хранились запасные паруса, швартовы и инвентарь.

Найдя ручку, старик повернул ее и толкнул дверь. Она открылась без усилий.

— Отступник сдержал свое обещание, — прошептал он, глубоко вздохнув. — И на этот раз Польский Медведь умрет.

Он обернулся к товарищам и сказал:

— Стойте здесь, а мне дайте огниво и трут.

— Вот они, папаша Стаке, — отозвался Никола.

— Трут сухой?

— Займется сразу.

— Прекрасно: через полминуты все будет сделано. Не шевелитесь, а главное — не разговаривайте.

Старый помощник капитана взял огниво и трут и на четвереньках нырнул в помещение склада. Перед ним громоздились ящики, канаты, флагштоки, цепи, свернутые паруса, нашелся даже бочонок смолы. Чтобы посветить себе, он зажег трут.

— Э, да тут все просмолено, ох и полыхнет! Поджарит Полумесяц!