Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Бочонок со смолой стоял совсем рядом, и папаша Стаке, собрав несколько горстей пеньки, поджег их, а потом раскидал по парусам и бросил на бочонок.

Сначала он увидел облако дыма, а потом блеснуло пламя, и старик бросился наружу, оттолкнув Николу и Перпиньяно, которые уже собирались лезть за ним.

— Бегом в трюм! — прошептал он. — Через полчаса вся галера будет в огне!

25 Пожар! Горим!

Солнце только что село, когда Метюб, как и обещал, спустился в каюту к пленной герцогине, чтобы сопроводить ее в корабельный лазарет, где метался и стонал виконт, у которого судовой врач безуспешно пытался извлечь пулю из груди.

Герцогиня его ждала. Она провела день в большой тревоге, поскольку ни с кем не виделась и не имела никаких известий о своем женихе. Лащинский тоже не показывался, скорее всего, чтобы не вызвать подозрений. После трагических переживаний, выпавших на долю Элеоноры, ее неуемная энергия, казалось, угасла.

^{Собрав несколько горстей пеньки, он поджег их, а потом раскидал по парусам и бросил на бочонок.}

— Ну, как там? — спросила она с тревогой.

— Хусиф еще не показался на горизонте, — ответил Метюб, пребывая в дурном расположении духа. — Штиль продолжается, и галера движется как черепаха.

— Я спросила не про Хусиф, — сказала герцогиня. — Меня волнует состояние виконта.

— Врач пока ничего не может сказать, синьора. Пуля все еще в теле пациента, и извлечь ее не получается.

— Значит, он умрет! — испуганно вскрикнула Элеонора.

— Что ты такое говоришь, синьора? Я в Никозии тоже получил пулю в грудь, и никто не смог ее вытащить, однако я до сих пор жив, и она меня ни капельки не беспокоит. Когда ей надоест шляться по моему телу, она обнаружится где-нибудь под кожей, и я ее сам выну, сделав простой надрез.

— Ох, от ваших слов у меня отлегло от сердца.

— Не могу сказать, что состояние виконта так уж хорошо. Рана тяжелая, и быстро она не заживет.

— Я могу увидеть его?

— Я ведь тебе обещал. Но прежде чем мы дойдем до Хусифа, ты научишь меня твоему знаменитому удару. Мне не терпится его усвоить.

— Научу, но не сейчас. Завтра, когда подойдем к Хусифу, или уже у Хараджи.

— О, только не при ней, — живо отозвался мусульманин. — Другой возможности может уже не представиться.

— То есть вы хотите сказать, что она убьет меня раньше, чем я научу вас этому приему? — сказала герцогиня с горькой иронией.

— Я не в состоянии угадать мысли этой странной женщины, — отвечал Метюб. — Пойдем, синьора, надо торопиться, уже стемнело.

Он снял с себя белый шерстяной плащ с широкой красной полосой по подолу и с серебряными кистями и накинул его на плечи герцогини, надвинув ей капюшон до самых глаз.

— Пойдем, синьора.

Они вышли из каюты и поднялись на палубу. У бортов дежурили редкие часовые, поскольку в этот час море было спокойно, царил штиль, который на недели обездвиживал корабли, курсировавшие в межтропических зонах.

Однако герцогиня сразу заметила человека в длинном темном плаще, он махнул ей рукой.

Это был поляк.

Вслед за Метюбом она пересекла верхнюю палубу, спустилась на батарею, освещенную двумя фонарями, и вошла в узкое помещение, служившее лазаретом.

В палате было две дюжины подвесных коек, чтобы раненые и больные не страдали при сильной качке. На одной из коек, сгорбившись, сидел старый турок с длинной белой бородой, желтым пергаментным лицом и смуглой, как у арабов, кожей.

— Он там, — сказал Метюб, обернувшись к герцогине. — Я подожду тебя на палубе.

Герцогиня подошла к койке, над которой горела подвешенная на стене лампа.

Старый турок, услышав слова капитана, быстро отодвинулся в сторонку.

Виконт, казалось, спал. Он был все так же бледен, лицо покрывали капли липкого пота, под глазами залегли темные синие круги. Он дышал со свистом, и в глубине груди слышалось глухое бульканье, словно кровь пыталась прорваться наружу сквозь рану.

— Он умирает? — спросила герцогиня у врача, который смотрел на нее с живым интересом.

— Нет, госпожа, — ответил старик на мягком наречии сынов пустыни. — Не бойся, по крайней мере пока.

— Он поправится?

— Все в руках Аллаха.

— Если ты настоящий табиб,[16] ты должен знать.

— Магомет велик, — только и сказал врач.

— Гастон! — нежно прошептала герцогиня. — Мой Гастон!

Раненый, видимо, действительно задремал, но он открыл глаза, и в них вспыхнула бесконечная радость. На миг его щеки даже чуть порозовели, но только на миг.

— Вы… Элеонора… — прошептал он еле слышно. — Эта… пуля… эта… пуля…

— Не разговаривайте, — властно приказал врач. — Рана очень тяжелая.

— Ты ведь спасешь его, правда? — сказала герцогиня. — Ты ведь замечательный табиб.

— О да, — пробормотал турок, нервно погладив белую бороду. — Этот господин не умрет.

На губах виконта появилась еле заметная улыбка, он стиснул зубы, чтобы сдержать стон.

Увидев, что он опять собирается заговорить, врач поспешил сказать:

— Не говорите ничего! Вы что, хотите убить себя?

— Да, да, Гастон, молчите, — сказала Элеонора. — Так надо, чтобы выздороветь.