Карельская баня: обряды, верования, народная медицина и духи-хозяева

Tuulen nenä tulou, sit lapsel oksenduttamah rubieu, syöy – oksendau, syöy – oksendau, syöy – paskandau, tuuli gu tulou. Ei ni tiedoiniekkoa äijee pie. Silloi meijan Misanakku, t’outa, oi min keras lastu peästi! Sit menöy, pedäi ladvaizii välläl moal necie pedäi ladvaizii leikkou, katkou, kaco, nenii näpukkaizii, on häi tämän kezällizet. Niidy sieglah panou da yhekseä loaduu zirkaluu da kedä-midä harjea da kai (puhutut harjat, kaco, oldih ciganakoil). Panou, lapsen valattau, stola otetah, stolan kohtal valattau lapsen – lapsi jo on huumei endizelleh. Truvan kohtas toze, ken kui, ken kui. Sit jo lapsi endi-zelleh, a lapsi oksendau, iče vai hoikenou-hoikenou, jo on tämän sangevus. Ice vai oksendustu, syöy vai midä – dai oksendau, syöy vai midä – dai paskandau, ihan valgiedu. Maiduu syöy – maiduu i paskandau. Sit händy vala-tetah, jongoi lapsi peäzöy.

“Нос ветра” придет, тогда ребенка будет тошнить, поест – вырвет, поест – вырвет, поест – понос будет, это когда ветер пристанет. Знахарь и не нужен. Тогда наша тетя, жена Михаила, ой, сколько детей за лето спасла! Пойдет, верхушки сосен там, на свободной земле верхушки сосен отрезает, отламывает, кончики есть же, этого лета. Их в сито положит и девять видов – зеркало да кое-чего, щетина да все (заговоренная щетина была у цыганок). Положит, ребенка польет, стол возьмут, на месте стола польют ребенка – назавтра ребенок уже какой и раньше был. На месте трубы тоже, кто как, кто как. Тогда ребенок уже обычный, а то ребенка рвет, сам худеет-худеет, уже такой толщины. Самого только тошнит, поест только чего-нибудь – и вырвет, поест только чего-нибудь – понос, совсем белый. Молоко ест – молоком и покакает. Его обольют – ребенок и поправится.

ФА 2972/22

Зап. Ремшуева Р.П., в 1986 г. в д. Сыссойла от Васильевой Окулины Емельяновны, 1910 г.р., д. Варлов лес

Нос могилы

Kalmismoasta heitäytyy, heitaytyy! Monel on heitäytyn. Helmillä häi heitäy-tyi vaste, onko vai vie kolme vuottu aikoa. Hyö mäntih sinne, ku Leena tuli Luusalmesta, ta mäntih Leenaa käytämäh kalmismoalla, toatan havvalla. Ta sinne istuvuttih peällä, havvan peällä. Ta hän tuumaici, Helmi tuumaici, ei hän toizih tartun. Ku otti hänen jalan ka!.. Siitä piti kävvä kalmismoal pros-tiutuma…

Kalmismoalla ei pie nimitä ottoa, liekuttoa, ei marjoa, ei nimitä.

– A ku koavutah rissit?

– Ka niitä voit vaj ehtoa. Nyt vajehetah, a enne ei vajehettu. Kačo ku sattuu ka… Vot Juskjarvessä oli. Toarii meijan tuota, Toarien ukko Juskjarvessä. Heän tuota pyritettih susidalla havdoa kaivamah. A hän oli semmoine liijan bojevoi, buohakka semmoini. Ta hauta kaivettih, ta zadeenittih tosta havtoa, toizeh grobuh zadeenittih. No mitä hän siela sano, mitä hyö sielä roattih. Toizet kai vajat tuldih, hän ku tuli kodih i heitäy, muutau kengät jotta lähtöy sih taloh kunne havvattih – hän ei peässyh… Mitä hän sielä sanoi, mitä hän bouhelistu. No ja nien hänellä ku tuli, niin piti viruvtuu boTniccah… Ei nimitä. No hyö oli sanottu, jotta Petroskoih pitäy käyteä, no ei tämä parene Petroskoila. Käytettih Petroskoila i tuutih, od’d’oalalle kotih nossettih ta sanottih: “Myö tällä emmo voi nimitä roatoa.”… I paissun ei muuta kun sa-nou: “Tarja!” ta emäskoini, muutu nimitä: “Tarja!” ta emäskoini. Siitä hän on nellätoista vuutta sijalla… Nyt jo kuoli. En tiije mitä hän, hän naverno mitä lienne sie sano ta mitä sattui…

На кладбище пристает, пристает! У многих приставало. У Хельми ведь недавно случилось, прошло ли уже три года. Они пошли туда, когда Лена приехала из Луусалми, и пошли Лену отвести на кладбище, на могилу отца. И сели там, на могилу. И она подумала, Хельми, подумала, не по-другому ведь пристало! Как схватило ее ногу!.. Тогда надо было на кладбище сходить прощения попросить.

На кладбище не надо ничего брать, трогать, ни ягоды, ничего.

– А если кресты упадут?

– Ну их можешь поменять. Теперь меняют, а раньше не меняли. Смотри, как случится дак… Вот в Юшкозере было. Дарья, наша тетя, муж Дарьи в Юшкозере. Его позвали соседу могилу копать. А он был такой боевой, разухабистый. Ну могилу выкопали, да задели другую, другой гроб задели. Ну что он там сказал, что они там делали. Другие копальщики пришли, а он как домой пришел и снимает, меняет сапоги, чтобы пойти в тот дом, где поминки – не смог пойти… Что он там сказал, что ляпнул. И вот так к нему как пристало, что пришлось в больницу лечь… Ничего. Ну они сказали, что надо отвезти в Петрозаводск, но и в Петрозаводске это не поправится. Свозили в Петрозаводск и привезли, на одеяле домой подняли и сказали: “Мы здесь ничего сделать не можем!” И не говорил ничего, кроме: “Дарья!” и матом ругался. Больше ничего, “Дарья!” да мат. Четырнадцать лет лежал… Сейчас уже умер.

Не знаю, что он, он, наверное, что-то там сказал и вот случилось…

ФА 3353/10

Зап. Степанова А.С., 1996, д. Вокнаволок Степанова Евгения Герасимовна, 1922, д. Шомбозеро