Карьеристы

Валюлис застонал так горестно и глухо, словно стон его вырвался из-под земли, но вскоре снова заснул.

Да, шутки в сторону, начались серьезные дела. Никакого сомнения — конец Валюлиса близок. В таком состоянии она мужа еще не видела. Теперь Валюлене всеми фибрами ощутила, как к его кровати приближается смерть, и жалость клещами сжала ее сердце. Все вдруг преобразилось, казалось совсем не таким, как ночью, когда она зажигала свечу. Ночью были только цветочки…

Однако она не какая-нибудь кисейная барышня. Долго печалиться не в ее привычках. Больно, что и говорить, но сейчас великий пост, самое удачное, можно сказать, время, никто не занят. Да и дома все приготовлено.

С малолетства Валюлене приучена к порядку, и, как бы сердце ни щемило, она в панику не ударится. И замуж-то она выходила, приученная к тому же порядку, — до сих пор помнит. Такова была воля родителей. Так они велели. Так уж устроено хозяйство. И ей в голову не приходило возмущаться, хотя жених был не первой молодости, да и красотой он не блистал. Но все перевесило хозяйство и заветы отцов, прадедов и господа бога.

Пока она предавалась воспоминаниям, по местному обычаю без стука в избу вошла ближайшая соседка Валюлисов Шяулене, женщина сугубо набожная, острая на язык, но не лишенная приятности. Она стряхнула снег с башмаков, восславила Иисуса Христа и заверещала:

— Стало быть, готовишься, сердешная… Вижу, телки носятся по хлеву, думаю, зайду скажу… А как же больной-то? Может, полегчало маленько? Может, бог смилостивился…

Валюлене тут же смекнула, что телок отвязал их новый батрак, этот никчемный балбес.

— Батрак, видать, постарался. Наняла же я его на свою голову! Куда ни пойдет, всюду наследит. — Она углом платка обмахнула лавку, предложила Шяулене присесть и принялась рассказывать про мужа: — Денек-другой, может, еще и протянет. Не больше. Ночью я уже и погребальную зажигала…

Шяулене подошла к постели Валюлиса, глянула на него, пожала плечами и прошептала, повернувшись к хозяйке:

— Ишь ты!

Шяулене так и подмывало прикинуть, сколько шажков осталось пройти старику по земному пути.

Как понаторевший в сделках купец, Шяулене еще раз приценилась к товару, нагнулась над ухом больного и защебетала:

— Не пора ли встать, соседушка?

Валюлис приоткрыл сонные глаза. Шяулене замахала руками и заговорщически потянула за рукав хозяйку:

— Такие-то делишки, золотце. А ты еще и не переоделась. Ведь он совсем уже не жилец. Вот-вот помрет… ты только посмотри… Вишь, едва дышит… Ступай за плакальщицами. Да поскорей… Сегодня все и решится… В удобное время угодил…

Валюлене даже жарко стало: соседка рассеяла все сомнения. Сегодня все и решится. Не позднее. Сегодня ее благоверный прикажет долго жить. Двух мнений быть не может. Смерть видна как на ладони. Уж кто-кто, а Шяулене в таких делах знает толк.

Гостья ушла, и Валюлене тотчас принялась за работу. Все должно идти как по маслу, во всем надо соблюсти благопристойность. Ксендза она недавно привозила — хоть эта забота отпала. Теперь самое главное — собрать плакальщиц и, кроме всего прочего, заготовить пива. Отправить мужа к праотцам она, положим, могла бы и без посторонней помощи, но не могут же люди сидеть у гроба без пива, ни один не согласится. Позор навлечь на весь свой дом — слыханное ли дело?!

Батраку своему, этому остолопу, она наказала варить пиво, а девку послала за плакальщицами. Сама привела в порядок постель больного, накрыла стол, смахнула пыль с лавок, подмела пол и достала свечи.

Закончив приготовления, хозяйка перевела дух, как старательный косарь, скосивший добрый лоскут ржаного поля. Теперь она не видела никаких препятствий для проводов мужа. Валюлене еще раз придирчивым взглядом окинула избу и заговорила со стариком:

— Ну как?

Старик застонал, почесал подбородок и выдохнул:

— Помру… Может, сегодня…

— Бедняга! А голова у тебя не кружится? — Теперь Валюлене больше не спорила с мужем. Она только утешала его, но на слова свои не очень-то обращала внимание.

Стали собираться бабы. Явились те, кто умел петь псалмы из молитвенников, и те, у кого просто был богатый опыт отпевать покойников. Все бабы пришли в чистой одежде и приподнятом настроении.

Взглядом знатоков окинули они умирающего и старались угадать, сколько еще ему, горемыке, осталось маяться.

— Стало быть, дядюшка, собираешься покинуть нас, — переговаривались они со стариком, будто он собирался поехать куда-нибудь в Бразилию.

Но Валюлис, как назло, не очень-то поддавался на их увещевания. Нельзя сказать, что старик не проявил к гостям интереса, но, как по его лицу видно, они произвели не самое лучшее впечатление. Он глядел на баб выпученными глазами и никак не мог взять в толк, чего им от него понадобилось. После томительной паузы, не внесшей ясности, старик пробормотал:

— Хм-м…

— Бедняга. Сразу видать — каюк. Слова связать не может.

— Говорить с ним — пустое дело.

— Давай, соседка, начинай. Затянем поминальную!

— Отец, может, свечку зажечь? — искренне растрогалась жена. Она то и дело смахивала с лица слезы, хотя, как это доподлинно известно, была не из плаксивых.