Карьеристы

Наверное, он вовсе не обезумевший пьяница. Он вовсе не зверь. Нет, он не бил на той неделе свою жену кулаками. Не бил ни год назад, ни десять. Женщина хворала долго, очень долго, не вставая с постели. Она всем осточертела, все ее безжалостно оставили и позабыли. Только он, супруг, одноногий, с грубым пепельным лицом, переносил ее на руках, ухаживал за ней терпеливо, на редкость терпеливо, с невыразимой нежностью. А она, доведенная долгой болезнью до безумия, растроганная нежностью, воочию видела ореол, сияющий вокруг ее головы. Может, это и есть правда?

Но почему же, почему люди оставили его, такого великодушного? Почему он один?

Ответа не найти, хотя она старается увидеть их жизнь так же, как видит эти призрачные дроги. Нет, человек, тревожно шагающий рядом с ней, не расскажет о своем житье-бытье. Он не раскроет ей своей тайны. Разве можно постичь тайну ринувшейся вниз птицы, когда охотник подстрелил его подругу? Разве можно провести грань между светом и тьмой, которые окружают в мире все живое? Разве мыслимо понять ту страшную жестокость, неизменную спутницу любви?

Может быть, и он, этот человек, этот отвратительный калека, который не чужд нежности, воспылал ненавистью и местью ко всем смертным, проклял их и стал верить в дьявола… Воздев волосатый кулак к небу, он взывал о возмездии и справедливости, сетуя на свою долю. Но справедливости не дождался.

Однако в этой грязи что-то должно быть: бог, или дьявол, или пьянство до одури. Если бы одноногий мог хоть несколькими словами посвятить девушку в свою судьбу, она, девушка, смогла бы сказать: вот чего я до сих пор не знала и не понимала! Но нет, он с ней не заговорит. И для нее останется тайной самое важное — как всегда.

Ведь ей неизвестно, кого он на самом деле провожает.

Девушка полагает, что жену, и старается понять жизнь, которой и в помине не было. А может, он идет за гробом матери, вынесшей на своих плечах целое столетие, все забывшей и всеми забытой? Может, это его сестра, не дождалась она счастья и послала к черту всех мужчин, задохнулась собственной злобой? А может, это его друг, такой же лишний и никому не нужный, как он сам?

— Вы кого хороните? — спросила она вдруг, да так тихо, что сама усомнилась, услышал ли он.

Человек поднял голову, выпрямился, ладонью вытер со лба пот и сказал:

— Свою жизнь. — Голос у него был трескучий, но шел он из самых глубин.

И зашагал дальше, тяжело, вперевалку, шмыгая носом, с независимым, гордым и до смешного жалким видом.

Девушку обуял ужас.

Впереди простиралось пустое выжженное поле, у самого кладбища чернело несколько елей, и ветер гнал над их верхушками серые стада облаков.

— Гм-м… кого хороните, а-а?..

Она услышала его печальное, но сердитое бормотание. Человек задыхался. Силы у него, видно, были на исходе, и он с леденящей душу тревогой считал, сколько осталось пройти до кладбища.

Девушка сделала несколько нерешительных шагов, отстала и остановилась. В конце концов, кого она провожает? Чужую тайну, о которой никогда не узнает? Безымянную жизнь безымянного человека? За чьим гробом она идет?

Словно пробудившись, она вспомнила то, о чем непростительно забыла, — вспомнила о портфеле, полном денег, которые кому-то позарез нужны. И она бросилась в город, беспокоясь о том, что скажет бухгалтер, тот самый, кому господь бог вложил в грудь камень вместо сердца. Она мчалась по усыпанному гравием проселку, по нескончаемой березовой аллее, не оборачиваясь и не останавливаясь, все больше проникаясь своей виной.

Когда же она, запыхавшаяся и побледневшая, толкнула дверь в контору, то увидела ужас и в глазах бухгалтера. Она встала перед ним в ожидании беспощадного суда. А он, желая установить меру ее вины, процедил сквозь зубы:

— Говори!

Тогда она решилась рассказать ему всю правду, решилась, поборов страх, рассказать смело и вполне внятно. Уж коли быть судимой, то за правду!

Да, она шла за гробом в похоронной процессии. Она должна была идти. Она не могла не идти. Скончался очень дорогой ей человек. Пока он жил и делал ей много добра, она презирала его, обижала, оскорбляла. Родичи ободрали его как липку, оставили, забыли. И смерть, которая кажется во сто крат страшней, когда ты одинок, пробудила в ней совесть, ответственность, жалость. Она прониклась жизнью того человека, такой маленькой и вместе с тем такой огромной, жизнью, не надломленной бурями, а наполненной нежностью и любовью. И долей его прониклась, долей того неизвестного, забытого всеми человека, связанной невидимыми нитями с ее собственной судьбой. Она шла за гробом — она не могла не идти, — шла за тоской, за беспредельным одиночеством. И ей показалось, будто она идет за чем-то бессмертным, идет со всем человечеством, среди сестер и братьев. И еще показалось ей, будто земля вся в цвету, хотя на дворе желтеет осень.