Карьеристы

Когда она начинала свой рассказ, то еще испытывала страх, но теперь убедилась: не страх и не слабость говорят ее устами. Она поняла: это и есть правда. И странно: в глазах бухгалтера она заметила слезы. Слезы?! Нет! Это был неведомо откуда взявшийся краешек солнца, пучок чужих лучей, ибо вдруг тот, кому господь бог вложил в грудь камень вместо сердца, схватил у нее портфель и швырнул его на стол:

— Блаженная!.. Могло случиться, что ты вернулась бы без денег! А людям есть надо!

АНГЕЛ

Перевод Г. Кановича

Был летний полдень, солнце пряталось в верхушках кладбищенских деревьев, воздух благоухал опаленной травой и цветами.

Возле одной из могил двое мужчин копали землю, а третий сидел на сваленных в кучу досках и вертел между пальцами металлическую рулетку. Чуть поодаль серела горка щебня и валялись мешки с цементом. Мужчина поднялся и старательно замерил глубину ямы.

— Еще немного, — сказал он землекопам, те уж воткнули в песок лопаты, выпрямились и смахивали со лба крупные капли пота.

— Да что вы, господин хороший, лопаты скоро в крышку гроба врежутся… негоже, так сказать, покой тревожить… — И они бросили взгляд на дно могилы.

— Нет, нет, — возразил человек с рулеткой. — Основание надо врыть на глубину сто двадцать сантиметров. Ясно? В сильные морозы земля промерзает до метра. Не меньше. Памятник, понимаете ли, должен стоять вечно, а долго ли он простоит, если основание…

— Ваша правда, господин Анюлис, — ответили землекопы и, не дослушав его до конца, снова взялись за лопаты.

Анюлис свернул рулетку, бросил взгляд на белый песок и глубоко вздохнул: «Мог ли ты, отец, поверить, что сын на твоей могиле воздвигнет этакий памятник?»

И он почувствовал в душе удовлетворение, даже радость, словно из-под земли до его ушей донеслись слова отцовской благодарности и восхищения. Анюлис отошел в сторонку и сквозь замшелые кресты и деревья воззрился в сияющую летнюю даль, с несказанной нежностью думая об отце.

Отец, бывало, работает, склонившись над верстаком, весь в стружках, а он, сын, стоит и поражается, как блестит, словно шелк, обструганная доска. Отец вдруг поднимет голову и улыбнется сквозь усы, словно припорошенные пылью: «Кем-кем, а столяром ты точно не будешь». Когда он, бывало, получал деньги за свою работу, то протягивал ему, сыну, пару шелестящих голубеньких бумажек и приговаривал: «Красивые денежки… только маловато… Дорожи деньгой, сынок! Будет у тебя деньга — все будет». А он, сын, казалось, только бы и смотрел на эти сверкающие чудодейственные картинки. А уж жаждал он денег, как больной — исцеления. Впоследствии его мысли вертелись только вокруг денег, найденных и раскопанных кладов, опустошенных касс, оглушенных кассиров, естественно, не его, а чьими-то чужими руками.

И все-таки полжизни он прожил, так и не изведав счастья, сталкиваясь на каждом шагу с какой-нибудь нехваткой. Да и кто он, собственно, был? Мелкий чиновник в городском самоуправлении — ростом не вышел, до времени облысел, штафирка, влачащий свое скучное существование, такое же мизерное, как и он сам.

Анюлис нагнулся и поднял с земли обломок дерева, вывороченный из соседней могилы его землекопами. Доска! Насквозь прогнила! И Анюлис сжал изъеденный землей кусок.

Как ни крути, жизнь дьявольски странная штука, подминает тебя, топчет, неожиданно возносит, одаривает своими дарами, начинает подминать других, топтать без жалости, кровь проливать. А ты, опомнившись и воспрянув, рвешься вперед — пришел и твой черед, — носишься как очумелый, с трепыхающимся сердцем, будто во хмелю, гребешь руками, а порой и зубы в ход пускаешь — чего только в жизни не бывает! — там купишь, тут продашь, зацапаешь подвернувшееся серебро, вроде бы невзначай, словно сей обломок дерева. У кого зацапаешь или урвешь — неважно. Прощупать, увидеть — только убедиться: это все не сон, а явь, что ни на есть настоящая явь, как твое дыхание, твои руки, твое осязание.

Кто-то затеял войну, кто-то убивает людей. Не ты ее начал, не ты убийца. Кто-то взывает о помощи, кто-то погибает: может быть, твой знакомый или просто запавший в память прохожий. Но не ты его убиваешь, не от твоей руки он гибнет, и в этом вся суть.

Бог равнодушен, люди равнодушны, а ты, сын благопристойного столяра, разве ты можешь быть иным? Жить! Жить смелей, чем когда-либо раньше! Какой-то внутренний голос науськивает: пришел и твой черед, ты имеешь право быть богатым. Покойный отец оттуда, из-под земли, напоминает: «Дорожи деньгой, сынок. Будь богатым!» Он благодарен отцу, он вознаградит его за это.

И господин Анюлис снова замерил яму, проверил ее глубину и ширину: все с точностью до миллиметра. Пребывая в состоянии блаженства и душевного покоя, господин Анюлис размеренным шагом направился домой.