Карьеристы

Домантас опустил голову и нахмурился. Слащавое начало речи показалось ему банальным и несерьезным. Крауялис, снова склонившись к его уху, шепнул:

— Свинья в рутовом садочке… Но тссс!..

А голос Мурзы становился все тверже и строже:

— Будущей весной выборы в сейм. Поражение на выборах было бы для нашей партии большим ударом. Такой проигрыш болезненно отразился бы на каждом из нас, но особенно трудно пришлось бы вам, молодежи, тем, карьера которых впереди, которым необходимы благоприятные условия для выдвижения… Большинство из вас студенты, но, друзья мои, сегодня каждый должен помнить, что теперь не время наслаждаться чистой наукой! Государство, отечество зовет вас отдать силы важнейшему общественному делу. Учеба, экзамены, дипломы? Все это второстепенно. Лучший диплом выдает жизнь. И будущее свое обеспечат лишь те, кто трудом, самоотверженной работой во имя отечества сумеет сделать карьеру. Скоро дипломированные господа отправятся дробить камни. Страной будут управлять те, кто сумеет сесть в кресло власти. Если все свои силы вы отдадите партии, она вас не забудет и вознаградит. Наступит время, и его недолго ждать, когда ваши коллеги будут молить о местечке регистратора или канцеляриста, но никто не станет обращать внимания на их дипломы, и им негде будет взять десяток литов, чтобы сходить к врачу, проверить свои истерзанные чахоткой легкие. А вы к этому времени займете уже посты директоров или министров. Так что работайте во славу партии, пожертвуйте ей свой молодой энтузиазм — это принесет пользу стране и вам самим! Вот каких каникул я вам желаю. — Он поднял бокал и провозгласил: — За светлое будущее, за наши успехи, за верную нам Литву!

Присутствующие бурно зааплодировали, послышались восклицания:

— Да здравствует наш лидер!

— Да здравствует светлое будущее! Ура!

— Ура, ура, ура!

Крауялис, продолжая хлопать, снова нагнулся к Домантасу и прошептал:

— Забыл, наверно, купить вату наш лидер…

— Какую вату?

— Он ведь обычно все в вату заворачивает, а сегодня… Вмажь-ка ему!

— А ты разве не выступишь?

— Выступлю… Только ничего не скажу… Мне иначе нельзя. А тебе… Я ведь знаю, как ты к нему относишься.

— Я никогда не припутываю к политике личные отношения.

Соседи обратили внимание на их перешептывание. И Юргис громко, во всеуслышание заявил:

— Господин директор убеждает меня ответить на столь замечательные пожелания. — Он встал. — Друзья! Фанфарами прогремел голос нашего вождя, зовущий нас на борьбу. И я от имени всех присутствующих хочу ответить ему: мы услышали тебя, Алексас! Дорогие братья, единомышленники! Кто мы? Смелые воины или напудренные дамы? Да, мы бойцы! И мы признаем лишь два слова: победа или смерть! Неистощимы наши силы, наши мечи не притуплены, и мы готовы заверить вождя: клянемся, что победим! Но чтобы победить, чтобы навеки закрепить нашу победу, мы должны разгромить всех своих врагов. Довольно обниматься с ними! Хватит миндальничать!! Их надо уничтожить до десятого колена! Но и в нашей собственной среде есть враги. Да, да! Все эти слабаки, ротозеи, все, кто оправдывает свою вялость, неспособность к борьбе умеренностью. Они считаются нашими людьми, но мы знаем: плохой друг опаснее настоящего врага. Потому, готовясь бою, мы требуем очистить нашу партию от тех, кто мешает работать. Пока в их тени укрываются настоящие враги, наши успехи будут лишь мыльными пузырями. Будем же суровы, как настоящие бойцы, будем храбры, как настоящие мужчины, — и наши успехи обретут прочность стали!

Крауялис кончил. Он еще минуту оставался стоять, обводя дико горящими глазами шумно аплодирующих товарищей. И внезапно сел, закрыв лицо руками. Нечесаные волосы упали на лоб, прикрыли глаза, щеки… Во всей его сгорбленной фигуре чувствовались сосредоточенность, боль, а может быть, и разочарование.

Во время его речи Домантас ловил на себе неприязненные взгляды. Все посматривали на него. Он снова почувствовал неловкость и пожалел, что пришел сюда.

Сидевший во главе стола Мурза понял это и, подняв бокал, громко сказал:

— Выпьем за господина директора, за нашего Домантаса!

Гости довольно неохотно приняли тост и молча выпили.

Викторас покраснел.

Постепенно снова поднялся веселый шум и галдеж. Крауялис теперь пил еще больше, но с Домантасом старался не встречаться глазами, разговаривал с соседом, сидевшим по другую руку. Однако, как ни горько было на душе у Домантаса из-за речи Юргиса, он вовсе не сердился на него. Ему даже казалось, что Юргис достоин сочувствия, жалости. Он и сам не знал, почему вызывает у него Крауялис эту жалость, странным образом переплетающуюся с чувством горечи и возмущения.

Положив руку на плечо Юргиса, Викторас тихонько сказал:

— Не думал, что ты способен на такие пламенные речи.

— Разве это трудно — лаять? — горько и виновато ответил тот.

— Послушай, а зачем тебе все это?

У Крауялиса заблестели глаза, движением плеча он освободился от руки Домантаса и высокомерно заявил:

— Объясняться я не намерен.

В его голосе проскользнули нотки заносчивости и даже ненависти.

— Что с тобой? Разве мы не друзья? — укорил его Викторас.