Карьеристы

Пробежав письмо, Керутис вдруг выпрямился, провел кончиком языка по внезапно пересохшим губам, уголки его рта резко опустились. Потом маленький чиновник снова согнулся, словно упал на стол, и, покраснев, долго рассматривал письмо. Наконец хрипло осведомился:

— А тебе что пишут, господин Домантас?

— Я еще не видел, — не отрывая глаз от раскрытого дела, ответил Викторас.

— Читай, друг. Тут что-то скверное.

Домантас вскрыл фирменный конверт.

«…с первого числа за противогосударственную деятельность уволить со службы…»

Он отнесся к этому сообщению спокойнее своего коллеги. Только пробормотал:

— Ничего другого от них и ожидать было нельзя…

— Переводят? — нервно спросил Керутис.

— Нет, увольняют со службы.

— Увольняют? Не может быть!

— Тут именно так написано.

— За что?

— Пишут: за противогосударственную деятельность.

— О господи!

— Что поделаешь… А вас?

— Переводят в другой отдел с понижением на две категории.

Банюлите сочувственно прислушивалась к их разговору, и на ее лице все больше и больше отражался тоскливый страх.

— Что же с вами теперь будет, господин Домантас? Да еще такое обвинение: за противогосударственную деятельность… Как же теперь? Вы же нигде места не получите, — запричитала она.

— Уверен — это дело рук нашего жулика, — кивнул Керутис на дверь.

— Вы были неосторожны, господин Домантас, — продолжала девушка. — Буткус, я его тоже знаю, и меня хотел куда-то вовлечь. Да я не дура, знаю, что лучше никуда не совать носа. Разве сообразишь, кому это может не понравиться? Лучше уж сиди дома, ни во что не лезь и не думай ни о чем…

— Уверяю вас, барышня, — вмешался Керутис, — никакой деятельностью, направленной против государства, тут и не пахнет! Тут задели одного паразита, простите, не подберу другого слова… Присосался, понимаешь, к государственной мошне и сосет… А мы должны бороться с такими типами. Все обязаны бороться против них, даже вы, милая барышня!

— Нет, нет! — затрепетала Банюлите. — Лучше ни во что не вмешиваться. Записалась, куда приказало начальство, и помалкивай себе.

Керутис подошел к Домантасу:

— Боюсь, братец, что во всем тут я виноват. После того как ты согласился мне помочь, написал я куда следует письмо. И указал там, что о многих делишках Никольскиса может рассказать еще один чиновник, который постоянно слышит, о чем толкуют в его кабинете. Правда, фамилии не упоминал. Видимо, нашему шефу дали прочитать это сообщение…

Керутис был очень подавлен происшедшим, пал духом и не грозился уже, что посадит подлеца за решетку.

* * *

До первого оставалось еще несколько дней, и Домантас пока ходил на работу. Он стал совсем замкнутым, молчаливым. Все здесь казалось ему еще более чуждым, чем прежде. Ни одного светлого часа не пережил он в этой угрюмой комнате, ни единого приятного воспоминания не унесет отсюда… Конечно, без всякого сожаления, равнодушно оставил бы он канцелярию департамента эксплуатации лесов… Но стоило задуматься о дальнейшем — и сердце сжимал обруч страха: он не знал, что с ним будет, найдет ли какое-то дело, как станет зарабатывать на жизнь. «И так плохо, и этак скверно… И ничего тут не поделаешь…» — шептал он словно в каком-то трансе.

Подошло первое число. Домантас сдал дела преемнику, подобранному Никольскисом. Холодно простился с Керутисом и Банюлите, посмотрел на злополучную дверь и покинул здание министерства.

XIII

Ровно в девять утра четверо конвоиров с обнаженными саблями ввели в зал суда Крауялиса.

Тут царила почти траурная торжественность. В первых рядах сидели всего несколько человек. Когда вызвали обвиняемого, они обернулись и в скорбной тишине наблюдали за печальной процессией. Адвокат поклонился своему подзащитному, Крауялис ответил слабым кивком и безучастно опустился на отгороженную от зала барьером скамью. Откинулся на ее спинку. Медленно обвел глазами зал. Отыскал среди присутствующих Юлию, взгляды их встретились. Бледное лицо Юргиса порозовело.

Все встали — вошли судьи. Крауялис с удивлением рассматривал их, потом, словно поняв что-то, опустил голову и как-то сразу посерел.

Начался формальный опрос подсудимого… Имя, фамилия, имя отца, год рождения…

— Тысяча восемьсот девяносто восьмой.

— Гражданство?

— Гражданин Литовской республики.

— Национальность?

— Литовец.

— Служил ли в армии?

— Нет.

Крауялис отвечал коротко, скучным, потухшим голосом.

— Женат?

— Да.

— Ваше вероисповедание?

— Вероисповедания не имею.

— То есть как это?

— А так… Неверующий.

— По какому обряду крещены?

— Вероятно, по католическому.

— Имеете ли ордена или другие знаки отличия?

— Не было и, верно, не будет.

— Состояли под судом или следствием?

— Нет.

— Садитесь.

Председатель суда зачитал обвинительный акт. Крауялис выслушал его, не поднимая глаз, облокотившись на барьер и сжав ладонями лоб.

— Признаете ли себя виновным в предъявленных вам обвинениях?

В зале стало тихо-тихо. А Крауялис медлил с ответом. Поднял голову, посмотрел на судей и наконец невнятно пробормотал:

— Я потом… потом скажу.

— Признаете ли себя виновным? Да или нет? — строго вопросил во второй раз председатель суда.

— И да, и нет… Я потом все скажу.