Карьеристы

Прокурор говорил недолго, но горячо и энергично. По его мнению, в действиях обвиняемого можно усмотреть два преступления: покушение на жизнь министра и случайное убийство. Формально Крауялиса можно обвинить лишь во втором — убит посторонний человек, но покушение состоялось, и подсудимый должен отвечать по всей строгости закона именно за покушение на убийство, повлекшее за собой смерть. Оружие было применено им с заранее обдуманным намерением. И пусть министр остался жив, а жертвой преступника пал другой человек, прокурор квалифицировал это непреднамеренное убийство как обстоятельство, лишь отягчающее вину…

Заканчивая обвинительную речь, он патетически воскликнул:

— Господа судьи! Не только безопасность отдельных лиц, но и безопасность нашего государства требуют, чтобы преступник понес высшую меру наказания!

Наступил черед защитника.

Крауялис отказался нанять адвоката, и защищал его юрист, назначенный судебными органами, как того требовал закон. Однако защитник был довольно красноречив и искренен.

— Прежде всего, господа судьи, разрешите мне, — начал он, — сделать некоторый упрек следствию. По моему глубочайшему убеждению, мой подзащитный был лишь орудием других людей. Да, да, — был только слепым исполнителем чужой воли! А следствие даже не попыталось выяснить, кто подстрекал, кто вдохновлял его на преступление, то есть не пожелало отыскать подлинных виновников трагедии. Слышали ли вы когда-нибудь, господа судьи, чтобы политическое преступление задумывалось и осуществлялось в одиночку? Чтобы только один человек фигурировал в качестве обвиняемого? Согласно ли здравому смыслу допускать, что можно без помощи соучастников провести подготовку к такой крупной акции, как покушение на убийство важного государственного деятеля? Нет! Это невозможно… Верить в это было бы серьезной ошибкой. Кроме того, уважаемые господа судьи, я разрешу себе усомниться в том, вменяем ли был мой подзащитный во время совершения бессмысленного террористического акта, жертвой которого пал посторонний человек… Из всех обстоятельств, выясненных в предварительном следствии, вытекает, что мой подзащитный не отдавал себе окончательного отчета в том, какие последствия может вызвать инкриминируемое ему деяние. Он не мог здраво оценивать, особенно в правовом отношении, допустимость или недопустимость своих поступков, вел себя как неразумное дитя. Ведь у него имелись сотни возможностей, совершив противозаконное действие, легко избежать наказания: скрыться, спрятаться, стрелять из укрытия и тому подобное. А он избрал самые неблагоприятные условия: людное место, день. Разве это не подтверждает его невменяемости, особенно в период непосредственной подготовки и совершения самого преступления?

Далее защитник углубился в дебри моральных и медицинских факторов, подтверждающих наличие частичной вменяемости. Упомянул голод, жажду, продолжительную бессонницу, сильное недомогание и усталость как следствие этих причин… Заканчивая речь, он еще раз отметил, что его подзащитный явился орудием неких, оставшихся суду неизвестными, злоумышленников. И просил суд о снисхождении. Прокурор отверг всякие, как он выразился, «теоретические рассуждения противной стороны, ничего общего не имеющие с данным делом». Преступление совершено. Преступник известен. Какие же могут быть сомнения? Необходимо наказать его по всей строгости закона!

Защитник, пользуясь своим правом, подошел к Крауялису и шепнул ему:

— Говорите, мол, все делали словно во сне, не понимали, что творите! Добьемся медицинского освидетельствования…

Слово получил подсудимый. Он встал. Лицо его то краснело, то бледнело. Он несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем начать говорить. Подавленный, измученный и одновременно виноватый и растерянный. Однако он постарался взять себя в руки, чтобы выглядеть спокойным и сосредоточенным. Иногда в его тоне слышались даже нотки гордости.

Начал Крауялис несвязно, короткими фразами, говорил медленно, голос его дрожал:

— Что я могу сказать? Дело сделано… Теперь и сам вижу, что сотворил… Принуждал меня кто-то?.. Может быть. Но кто — не знаю. Нет. Я сам себя принуждал! Меня какая-то необходимость заставляла… Трудно объяснить. Это продолжалось многие годы. Я становился не тем, чем был прежде, менялся. Во мне что-то росло. Как нарыв, как опухоль… Не поймете вы меня. Защитник тут уже говорил… Он все правильно говорил… Я только дополню. Правда, я скажу не о том, о чем говорил он.

Судорожно вцепившись в барьер, Крауялис замолчал и снова лихорадочным взглядом обвел зал — судей, прокурора, знакомых и незнакомых людей, пришедших присутствовать на заключительном акте трагедии его жизни… Голос окреп. Юргис сумел преодолеть растерянность, почувствовалось — этот человек умеет владеть словом.